КГБ. Председатели органов госбезопасности. Рассекреченные судьбы
Шрифт:
Хрущев уже смягчился:
— Я немного нашумел, ты не обижайся.
— Никита Сергеевич, вот вы на меня пошумели, я приду — своим выдам по первое число, те — резидентам. Знаете, к чему мы их приучаем? К тому, что они четыре года сидят и думают только том, как бы на неприятность не нарваться. Мы им смелость отбтваем, разоружаем разведку. А ведь рисковать надо: не уворуешь — не получишь. Поэтому и газеты переписывают, что за каждый шаг ожидают втык. А надо нам к провалам спокойнее относиться. Мы ведь ведем «холодную войну» — есть победы, есть потери, есть трофеи, но
Хрущев опять завелся:
— Как ты мог допустить его побег! Он пятнадцать лет проработал в комитете, можно было проверить. Оказывается, его из одного училища выгнали, из другого…
Семичастный возразил:
— Если я начну кадры чекистов заново проверять, а особенно сыновей министров, что вы мне завтра скажете? Как на меня министры будут смотреть, если я даже их детям не доверяю?..
Я в КГБ шесть лет проработал, но где-то на третий год у меня из-за бумаг, которые мне давали, картина мира и жизни в нашей стране стала сугубо отрицательной. Мне же не об успехах писали. Это становилось невыносимо. Я смеялся: мне отпуск три раза в год нужен, чтобы я отключался. И я, уезжая, своему первому заместителю говорил: мне звонить только в особо важных случаях. В остальном доверяю на все сто процентов. В санатории мне аппарат ВЧ устанавливали около кровати и в кабинете. Но он за месяц один-два раза звонил.
У нас после одного случая с первым замом, Николаем Степановичем Захаровым, установилось полное взаимопонимание.
Я как-то выехал из пределов Москвы, дозвониться из машины было невозможно. Потом подъехал поближе к городу, звоню своему первому заместителю Захарову — его нет. На работу приехал — его все нет. Потом появляется.
— Николай Степанович, ты где был?
— Я был в ЦК.
— Так, только я за порог, а ты в ЦК? Не хитри, зайди ко мне и скажи, по какому вопросу.
Заходит:
— У меня был один вопрос, чтобы вас наградили.
— Кто тебя просил? Николай Степанович, мы работаем на доверии. Я уезжаю, оставляю тебя исполнять обязанности — пожалуйста, иди в ЦК. Но когда я в Москве, а ты бегаешь в ЦК, у меня возникает вопрос: в чем дело? Я что-то не доложил или у тебя есть особые вопросы?..
Больше таких проблем у нас не возникало.
В первые же полгода после прихода к власти Брежнев стал подумывать о смене председателя КГБ.
Семичастный, понимая важность своей позиции, не хотел уходить из КГБ, хотя Леонид Ильич ему довольно прозрачно намекал, что нужно освободить кресло на Лубянке. Однажды он позвонил Семичастному:
— Володя, не пора ли тебе переходить в нашу когорту? Может, в ЦК переберешься?
Семичастный ответил:
— Рано еще. Я в КГБ всего три года. Я думаю, надо повременить.
Больше Брежнев к этому не возвращался, но дал Семичастному понять, что вопрос существует, зреет в голове первого секретаря. Через три года вопрос будет решен.
В 1967 году Брежнев избавится сразу от трех сильных и самостоятельных фигур, которые его недолюбливали.
Все они были крайне неосторожны в отношениях с Брежневым. Николай Григорьевич Егорычев рассказал мне такой эпизод. По Москве стали ходить слухи. Только пройдет заседание президиума ЦК, а уже по городу говорят о его решениях, о вопросах, которые обсуждались. Как-то Егорычев зашел к Леониду Ильичу, он говорит:
— Николай, никак не можем понять, что происходит. Утечки идут. Поручи своим ребятам. Может быть, они найдут?
Егорычев пригласил начальника управления КГБ по Москве и Московской области, пересказал разговор с Брежневым и добавил:
— Поищи.
Примерно через неделю он пришел к Егорычеву расстроенный:
— Николай Григорьевич, беда!
— Что такое?
— Нашли мы этот источник. Сидит в гостинице коридорная молодая девка, и она все это разносит.
— А откуда же она знает?
— Она подруга дочери Леонида Ильича. Днюет и ночует в этой семье.
Егорычев пришел к Брежневу и сказал:
— Нашли!
— Ну и кто?
— Гоните из вашей семьи такую-то.
Он покраснел и молчит. Я не знаю, какие у них там были отношения. Это не мое дело. Я только сказал:
— Леонид Ильич, я дал указание все эти материалы сжечь. Но вы все-таки ее гоните…
По словам Егорычева, при Хрущеве он не замечал, что за ним наблюдают:
— Хрущев был в этом отношении простой человек. Скажем, мы идем по городу, он хочет посмотреть какое-то строительство. Он терпеть не мог охраны. Если видел, что они за ним идут, набрасывался на них. Я при Хрущеве ничего не замечал и не знаю, прослушивали ли меня тогда. А при Брежневе уже заметил.
То, что я ушел в момент расцвета Москвы, было неожиданностью даже для самых близких мне людей, — говорит Егорычев. — А я был к этому готов. Я их всех закрывал своей спиной, и они считали, что у меня с Брежневым отличные отношения. Но все было гораздо сложнее.
Брежнев, видимо, считал, что я претендую на его место. Этого не было. Но так получалось, что у меня в Москве был большой авторитет. В 1966-м на партийной конференции меня тайным голосованием избрали единогласно. Такого в истории не было, обязательно несколько голосов против все получали. Брежневу это не понравилось.
— А у вас не возникало желания сказать Семичастному: ну зачем вы меня прослушиваете? Или такие вещи невозможно сказать вслух?
— Думаю, и Семичастный далеко не всегда знал, кого слушают, потому что эта служба была особо секретной…
Семичастный шесть лет был председателем КГБ. А мог занять еще более крупную должность. Его падение связано с еще одной драматической, а может быть, даже и с ужасной судьбой. Я имею в виду дочь Сталина Светлану Иосифовну, которая после XX съезда взяла фамилию матери — Аллилуева.