КГБ. Председатели органов госбезопасности. Рассекреченные судьбы
Шрифт:
Когда появился обвинительный акт против Каменева и Зиновьева, Корней Чуковский был поражен: «Мне казалось, что Каменев полностью ушел в литературу. Все знали, что в феврале он будет избран в академики, что Горький наметил его директором Всесоюзного института литературы, и казалось, что его честолюбие вполне удовлетворено этими перспективами. По его словам, Зиновьев до такой степени вошел в литературу, что даже стал детские сказки писать, и он даже показывал детскую сказку Зиновьева с картинками… очень неумелую, но трогательную».
В 1935 году Каменева, Зиновьева и других приговорили к разным
Сидя в тюрьме, он писал, обращаясь к Сталину: «Я дохожу до того, что подолгу пристально гляжу на Ваш и других членов Политбюро портреты в газетах с мыслью: родные, загляните же в мою душу, неужели Вы не видите, что я не враг Ваш больше, что я Ваш душой и телом, что я понял все, что я готов сделать все, чтобы заслужить прощение, снисхождение».
Сталина такие послания только веселили. Сентиментальным он никогда не был. Все, кого он приказывал уничтожить, были в его глазах преступниками, и он не нуждался в судебном подтверждении их вины. Он сам решал, кто виновен, а кто еще нет.
Когда Сталин приехал в Ленинград после убийства Кирова, по его указанию правительственная комиссия подняла все архивные материалы, имеющие хоть какое-то отношение к этому делу. Среди них нашли заявление М. Н. Волковой, молодой малограмотной женщины, работавшей уборщицей и одновременно платным секретным сотрудником одного из райотделов НКВД.
Она писала в органы госбезопасности, что в Ленинграде готовится контрреволюционный заговор с целью убить Кирова, Ворошилова и Молотова. Ее допросил оперуполномоченный Особого отдела Ленинградского управления НКВД. Проверка показала, что ее обвинения ничем не подтверждаются, а сама она производит впечатление психически ненормального человека. Но оперуполномоченного потом посадили за потерю бдительности.
Волкову привезли к Сталину в Смольный. Она рассказала Сталину, что присутствовала на собраниях контрреволюционеров, что вместе с Николаевым дважды ходила в немецкое консульство, где ему дали двадцать пять тысяч рублей, что она обо всем предупреждала сотрудников НКВД. А они не только не прислушались к ней, а заставляли отказаться от показаний и пытали — загоняли каленые иголки под ногти. Начальник Ленинградского управления НКВД Медведь хотел ее упрятать в сумасшедший дом, а его заместитель Запорожец обо всем предупредил Николаева…
После беседы вождь распорядился оказать ей материальную помощь, выделить отдельную квартиру и позаботиться о ее здоровье.
Все было выполнено. По ее показаниям арестовали больше шестидесяти человек, в том числе пять сотрудников ленинградского управления НКВД, которые не обращали внимания на ее слова. Она продолжала доносить на всех, кого знала, и до 1956 года ее заявления внимательно рассматривались.
Только в 1956-м уже более объективная проверка, проведенная КГБ, установила, что Николаева она просто никогда не видела, а Сталину рассказывала то, что прочитала в газетах.
Вот что важно иметь в виду: почти ни у кого в стране причастность Зиновьева, бывшего члена политбюро, близкого Ленину человека, к убийству Кирова сомнений не вызвала. Даже бывшие эсеры, отбывавшие ссылку,
Уже на следующий год, 24 августа 1936 года, Военная коллегия Верховного суда пересмотрела дела Зиновьева, Каменева и других «по вновь открывшимся обстоятельствам» и приговорила всех к расстрелу. Ночью того же дня их всех расстреляли. При исполнении приговора присутствовали нарком Ягода и его будущий сменщик секретарь ЦК Николай Иванович Ежов. Пули, которыми убили Зиновьева и Каменева, Ежов будет хранить у себя в письменном столе. Сувенир на память.
После убийства Кирова в аппарате госбезопасности по всей стране были сформированы подразделения, которые занимались троцкистами и зиновьевцами. Эти подразделения сохранились до 60-х годов.
Несчастную Мильду Драуле первым делом исключили из партии «за абсолютную потерю партийной бдительности, что выразилось в неразоблачении контрреволюционной деятельности своего мужа Николаева и брата последнего, дезертировавшего из рядов Красной армии для контрреволюционной террористической деятельности».
11 марта 1935 года председатель Военной коллегии Верховного суда Василий Васильевич Ульрих доложил Сталину:
«9 марта с. г. выездная сессия военной коллегии Верховного суда СССР под моим председательством рассмотрела в закрытом судебном заседании в г. Ленинграде дело о соучастниках Леонида Николаева: Мильды Драуле, Ольги Драуле и Романа Кулинера.
Мильда Драуле на мой вопрос: какую она преследовала цель, добиваясь получения пропуска на собрание партактива Ленинграда 1 декабря прошлого года, где должен был делать доклад т. Киров, ответила, что „она хотела помогать Леониду Николаеву“. В чем? „Там было бы видно по обстоятельствам“. Таким образом, нами установлено, что подсудимые хотели помочь Николаеву в совершении теракта.
Все трое приговорены к высшей мере наказания — расстрелу. В ночь на 10 марта приговор приведен в исполнение. Прошу указаний: давать ли сообщение в прессу».
Репрессировали мать Николаева, его брата и сестер, двоюродного брата. Протоколы их допросов направлялись Сталину. От такого чтения он никогда не отказывался.
На XX съезде Хрущев на закрытом заседании сказал, что к смерти Кирова причастен Сталин. На чем основаны эти подозрения? Косвенных признаков, свидетельствующих о причастности Сталина к убийству, действительно немало. Сталин сразу же после сообщения о смерти Кирова, еще не имея никакой информации, уверенно заявил, что убийство — это дело зиновьевцев.
Об этом позднее на пленуме ЦК рассказал Николай Иванович Бухарин. Сталин сразу же ему возразил и сказал, что это было на седьмой-восьмой день, раньше же нельзя было узнать, кто стрелял.
Но Анастас Иванович Микоян подтверждает в своих воспоминаниях, что слова о виновности зиновьевцев были сказаны в первые же минуты, как только их собрал Сталин. Возникает ощущение, что Сталин был готов к сообщению об убийстве Кирова. Сталин конечно же прекрасно помнил, когда он рассказал о зиновьевцах, но он не хотел, чтобы на это обратили внимание. Он предпочитал, чтобы его слова считались результатом проведенного расследования.