Шрифт:
1
Все мы ходим по грани, чувак.
Гнев, богиня, воспой Ахилесса…
Да уж, гневаться герой умел на славу, ничего не скажешь. Особенно когда взмахивал своим длинным мечом, целя мне прямо в горло, в единственное незащищенное доспехом место. И скалился он при этом довольно злорадно: знал подлец, что хитпойнтов у меня осталось гораздо меньше, чем у него.
Не на того напал, герой Ахиллес. Я ведь тоже парень не промах – и с длинным мечом,
Присев в коротком выпаде, я сделал подсечку – хотел перерубить сухожилия, но Ахилл успел подпрыгнуть и меч только скользнул по знаменитой пятке. Тем не менее, рядом с шлемом героя загорелась красная полоса…
Прячась за щитом, он пытался уязвить меня в руку или ногу – потеряв подвижность, я стану более лёгкой добычей. Я же старался бить наверняка: глаза заливала красная хмарь и времени на манёвры почти не осталось.
Наконец, углядев шанс закончить поединок, я сделал выпад… Звонок из Минуса, настойчивый, как налоговый инспектор, лишил меня доли секунды, которая требовалась для победы. Ахиллес, уловив заминку, шустро отбросил щит и одним ударом снёс мне голову.
Ёрш твою медь.
Звонок продолжал верещать, вгрызаясь в мозг, словно бензопила. Это кто же умудрился прорваться сквозь весь лёд?
Вариантов было несколько, но Мирон выбрал самый элементарный.
– Здравствуй, мама.
– Откуда ты знаешь, что это я?
– От верблюда, – злился он, как тысяча чертей. Такая схватка – псу под хвост.
– Мирон, что ты сейчас делаешь?
– Работаю, – ответ слетел автоматически. Мирон настолько привык не говорить матери правды, что действовал на рефлексах.
Попутно скомандовал сброс биогеля – коли выдался перерыв, нужно поесть по-человечески. Толкнул крышку Ванны, глянул на часы – без четверти двенадцать. Значит, в Трое он провёл больше половины суток…
– Чего ты хочешь, Мама? – слишком поздний звонок. Неспроста.
– Только не злись. Знаешь, вообще-то я по делу… Я тебя не отвлекаю?
Он всегда удивлялся, каким молодым и чистым оставался её голос. Даже в двенадцать часов ночи. Даже сильно подшофе – а в это время по-другому быть не могло…
– Я же сказал, что работаю. Так что покороче.
– Ну, если покороче… Платон мне сегодня не позвонил.
Он почувствовал, как где-то в затылке заворочалась тупая боль. Вылез из Ванны и не озаботившись накинуть хотя бы трусы, пошлёпал в кухонный уголок. Не глядя, пробежался по кнопкам меню – ответный писк подтвердил, что заказ принят.
Теперь кофеварка. То, что присылают по линии доставки, пить нельзя. Кофе должен быть настоящим. И точка.
Раздался мелодичный сигнал, на приёмную панель опустился пакет. Пока закрывалась крышка, в трубе было слышно негромкое жужжание почтового дрона…
– Мы с тобой неделями не разговариваем, и ничего, –
Звякнула кофеварка. Лофт наполнил запах кофе.
– Ты же знаешь, это не моя вина, – мать разыгрывала любимый защитный гамбит. – Я тебе звоню, пишу… Ты сам не отвечаешь.
– Ты же знаешь, это не моя вина, – передразнил Мирон. – Пока этот твой… Как его…
– Моя личная жизнь тебя совершенно не касается, – отчеканила мать. – Ты уже достаточно взрослый, чтобы понимать…
Ну всё. Оседлала любимого конька.
– Пока, мам. Поговорим в другой раз.
Кофе нужно пить в тишине. Наслаждаясь каждой каплей.
– Подожди! Ты должен поехать к Платону. Ты должен убедиться, что с ним всё в порядке.
– Ты с ума сошла? – он глянул в окно.
Ночь. Улица. Фонарь. Аптека. Откуда это? А, не важно… Кофе сделался горьким.
– Ты же его знаешь, – затараторила мать. – С этим его… С этой его особенностью. Он просто НЕ МОГ пропустить звонок. НЕ МОГ не позвонить.
Мирон вздохнул. Обсессивно-компульсивное расстройство старшего брата… Нельзя есть сэндвичи в целлофановой обертке, носить оранжевый цвет, наступать на трещины в асфальте, прыгать через две ступеньки… И это даже не верхушка айсберга. Так, налёт в несколько молекул толщиной.
Живя в одиночестве последние десять лет, Мирон отвык от бесконечных правил, условий и неписаных законов. Но теперь воспоминания хлынули лавиной. А вместе с ними вернулось и горько-солёное, душное, как колючий свитер, чувство вины. Ведь ему повезло. Он – нормальный…
– Мирон? – в голосе матери прорезались повелительные нотки.
– Сейчас ночь, – он чувствовал, как сжимаются челюсти капкана, но продолжал слабо трепыхаться. – Я не знаю, где он живёт. Наверное, туда добираться целую вечность… Может, отложим до утра? Или… – мысль осенила внезапно, как удар молнии. – Пускай этот твой… как его… – в сознании всплыло архаичное слово "хахаль" – пускай он поедет!
– Платон ни за что не впустит чужого. Даже разговаривать не будет, – слова матери прозвучали упрёком, но Мирону немного полегчало: значит, его чужим не считают… – Одевайся. Я уже вызвала такси. Там есть адрес и всё остальное.
Мать знала, что он поедет. Будет орать, сопротивляться, но как миленький оденется, выйдет из дома и сядет в такси.
– Да, вот еще… – голос её сделался деловым и отстранённым. – Я оплатила поездку в один конец.
– Вот уж спасибо, – выдавил Мирон. – Век не забуду.
– Отзвонись, когда доберешься.
С отвращением посмотрев на остывший кофе и засохший бутер – неизвестно, из чего их лепят, но свежие на вид сэндвичи делались черствыми ровно через десять минут после того, как их вынимали из упаковки – Мирон пошел одеваться.