Киевские ночи(Роман, повести, рассказы)
Шрифт:
— Боже мой, что малый, что большой, — прошептала Мария, глотая слезы. — У меня двое детей, большой и маленький…
Она улыбнулась, прикрыла отяжелевшими веками мокрые глаза и нырнула в сон, как в теплую воду.
РАССКАЗЫ
Трамвай шел на фронт
Они
На перекрестке, у трамвайной колеи, стояло пять бойцов народного ополчения. Дмитро был среди них самый молодой. И когда подошла девушка в красном платочке, с книгой под мышкой, он, естественно, первый обратил на нее внимание. Стройная, смуглая, с высокой грудью, походка легкая и уверенная. Дмитро подумал: «Точно с картины… Рабфаковка двадцатых годов».
Она спокойно взглянула на них большими карими глазами, под которыми залегли синие подковки теней, и тихо спросила, не обращаясь ни к кому в отдельности:
— Здесь останавливается десятка?
В то время надписи на трамвайных остановках были сняты. Номера вагонов замазаны краской. Исчезли и маршрутные таблички. Невозможно было прочитать и название улицы. Все стало военной тайной. Все должно было служить помехой шпионским проискам врага.
Поперек улицы высилась баррикада, несколько амбразур темнело в ней. Асфальт, казалось, прогибался под тяжестью мешков с песком, оставлявших узкий проход для пешеходов под стенами и — пошире — посреди улицы, где шел трамвай. Перед баррикадой щетинились ржавые железные «ежи» — гостинец для фашистских танков, которые рвались сюда под близкий грохот артиллерийской канонады.
Всегда шумный и многолюдный город нахмурился, застыл в напряжении и сторожко прислушивался к сигналам воздушной тревоги. Их зловеще-протяжный вой раздавался по десять раз на день. Прохожие поднимали головы и молча смотрели, как белыми облачками вспыхивают зенитные разрывы. Фашистские самолеты исчезали. Облачка медленно таяли. Прохожие молча шли дальше. И тогда в ясное небо вглядывались лишь слепые окна домов; на каждое стекло были накрест наклеены полоски бумаги. В первые дни войны многие полагали, что это хорошее средство от бомб…
— Здесь останавливается десятка? — строго спросила девушка.
— Здесь, — ответил Дмитро и снисходительно улыбнулся; в те дни женщин в десятом номере трамвая не видно было. — А вам куда?
— На фронт.
Теперь на нее уставились все пятеро. Дмитро подкинул плечом автомат и ласково сказал:
— Вы перепутали, девушка, вам двойка нужна.
— Почему двойка? — От простодушного удивления лицо ее стало совсем детским.
— А потому… Вам же на пляж?
Грохнул хохот. Девушка побледнела, хлестнула Дмитра свирепым взглядом и отвернулась.
В вагоне она прошла вперед и стала у открытой двери. А мужчины уселись, продолжая перекидываться веселыми шутками.
— До чего удобно, а?
— Трамвайчиком — и прямо на фронт.
— А вечером обратно к маме.
Но Дмитро вдруг
— Ну, хватит.
На конечной остановке девушка сошла первой. Следом за ней — Дмитро.
— Вам куда? — виновато спросил он. — Может быть, я…
— Не беспокойтесь, — перебила она. — Здесь я сама найду.
Не обида звучала в ее голосе, а спокойное превосходство взрослого, который только из деликатности не говорит: «Иди, мальчик, своей дорогой, не путайся тут».
Дмитро густо покраснел.
Она шла шагов на десять впереди них до самого Голосеевского леса, где, собственно, и проходила тогда линия фронта. Уверенно повернула на ту же тропку, которой должны были идти и они. Еще несколько минут перед глазами Дмитра мелькала красная косынка, затем гибкая девичья фигурка скрылась в одной из траншей, змеившихся между деревьев.
Дмитро споткнулся об узловатый корень, прикусил губу и неслышно выругался.
Его нагнал Василь.
— Куда она девалась? — спросил он каким-то странным голосом.
Дмитро посмотрел на него. Вид у Василя был такой же невозмутимо-спокойный, как всегда.
Но Дмитро рассмеялся:
— Снаряд пробил храброе сердце сапера и полетел дальше.
— Дурак! — буркнул Василь.
Голосеевский лес — любимое место прогулок и отдыха киевлян — представлял собой военный лагерь, несхожий, однако, с теми лагерями, что описывали когда-то в книгах. Здесь все зарылось в землю, укрылось землей и поваленными стволами. Здесь все замерло, затаилось, готовое обрушить лавину огня и горячего металла на лес, на соседние холмы, на голову врага.
Дмитро и Василь были командирами саперных взводов Четвертого полка народного ополчения. Непохожие друг на друга ни внешностью, ни характером, они связаны были суровой солдатской дружбой, хотя слово это ни разу не было произнесено. В подвижном, худощавом Дмитре жизнь бурлила юношескими порывами, дни сгорали в поисках чего-то неведомого, высокого, а то вдруг вспыхивали беззаботной шуткой. Угловатый, широкоплечий, скуластый Василь, казалось, был высечен из камня.
Каждую ночь саперы выбирались из окопов и ставили мины там, где могли прорваться вражеские танки, там, где ожидали гитлеровских атак. Казалось, нет уже в лесу ни пяди земли, которая не таила бы в себе смертоносной начинки. А саперы все ползали и ползали, закладывали минные поля, рыли подкопы, чуткими пальцами на ощупь снимали немецкие мины и переставляли их на другое место, чтобы подрывать врага его же оружием.
Назавтра Василь сказал Дмитру:
— Я ее видел.
— Кого?
— Нину… Ту, вчерашнюю. — Василь смотрел куда-то в сторону. — Но это, кажется, не настоящее имя. Понимаешь… У них клички.
— У кого это — у них? — изумленно посмотрел на него Дмитро.
— У разведчиков, — пояснил Василь и с таинственным видом добавил: — Она ходила туда, понимаешь? — Он пальцем пересек невидимую линию фронта и тем же пальцем ткнул друга в нос. — Эх ты!.. «Пляж».
— Откуда ты все знаешь? — недоверчиво спросил Дмитро, в голосе его звучала неприкрытая зависть и досада. Он еще вчера понял, что попал впросак, и грыз себя за неуместную и плоскую остроту.