Киллер
Шрифт:
– Как прошла ваша поездка? – спросила она.
– Впустую, – ответил Виктор.
Ребекка кивнула.
– А мне кое-что удалось.
– В отношении банков или расшифровки?
– И там, и там.
Виктор подошел к окну, встал, прислонившись плечом к стене, чуть отодвинул занавеску с одной стороны и выглянул на улицу. Она была пустынной. Он проделал то же самое с другой стороны окна, чтобы разглядеть другую сторону улицы. Обернувшись назад, он увидел, что Ребекка стоит, выжидательно глядя на него.
– Вы не хотите меня поздравить?
– Может быть, вы сначала скажете
Ребекка коротко улыбнулась.
– Вы сами похвалите меня.
Она подошла к компьютерам и поставила свой кофе.
– Он, правда, хорош. Колумбийский. Пейте, пока он не остыл.
Виктор кивнул. Ребекка села за компьютер и коснулась сенсорной панели, чтобы вывести его из состояния ожидания. Виктор стоял у нее за спиной и следил за ее работой. Ее пальцы быстро бегали по клавиатуре. Программы загружены, команды введены. Ребекка дважды кликнула на файле, и открылось окно пароля. Она что-то набрала, и в окне появились десять звездочек. Она нажала клавишу ввода.
– Вот, я вошла.
На мониторе файл извлекал себя из ряда других файлов.
– Вы говорили, что это может занять несколько дней, – сказал Виктор.
– Так и было, – ответила Ребекка. – Два дня, если быть точной. Нам действительно не повезло, что это заняло так много времени. Озолс использовал шифр низкого уровня секретности. Мы должны были догадаться. Во всяком случае, я должна была. Это очевидно, зная прошлое Озолса. Ведь он – отставной морской офицер, даже не отставной разведчик, верно? Он не имел доступа к передовым программам шифрования. Больше того, он мог даже не знать разницы между шифрами высокого и низкого уровней секретности. Не похоже, чтобы он старался сделать флешку шпионостойкой. Вспомните, он нес ее с собой, чтобы передать. Возможно, шифр ему был нужен только на случай, если он вдруг потеряет флешку в автобусе.
Виктор хранил молчание. Ребекка добилась успеха, а он нет. Он думал о Норимове и о том, что русские могли делать с ним в комнате без окон, чтобы заставить его заговорить. Они могли бы годами держать его без предъявления обвинения, а возможно, он уже мертв, убит выстрелом в затылок в отместку за тех агентов, которых убил Виктор.
Виктор дал себе слово отблагодарить Норимова, если он еще жив, или найти его, если он присоединился к русским невидимкам. Если Норимов мертв, Виктор позаботится о том, чтобы его дочь ни в чем не нуждалась. Он представил себе лицо мужчины, выскочившего из фургона перед тем, как тот взорвался. Около сорока лет, с бледной кожей, темными глазами и квадратной челюстью. Властный. Он должен знать судьбу Норимова.
Виктор заметил, что Ребекка смотрит на него.
Он не обратил внимания на ее взгляд и шагнул ближе. Она открыла один из файлов и отодвинулась в сторону, чтобы Виктор мог лучше видеть монитор.
– Мне понадобилась целая вечность, чтобы понять, на что я смотрю, – сказала Ребекка.
Весь экран занимало созданное компьютером изображение, по большей части голубое, с сеткой и множеством цифр, а в центре его находилась некая форма, разбитая на квадратики. Ребекка кликнула, и появилось другое изображение. Виктор неуверенно шагнул ближе, в его глазах отразился свет
– Что это?
Понедельник
23:05 MSK
– Это изображения, созданные сонаром, – ответил полковник Анискович.
Он стоял перед нелепо огромным столом Прудникова, на котором хватило бы места для нескольких компьютерных терминалов, но на котором были только не слишком большой монитор, клавиатура и мышь. Прудников сидел за этим столом в эргономичном кожаном кресле.
Они были в кабинете Прудникова в штаб-квартире СВР. Это высокотехнологичное здание стало заменой прежней штаб-квартиры КГБ на Лубянской площади, носившей в советские времена имя Дзержинского, где теперь размещалась ФСБ. Штаб-квартира СВР находилась на окраине Москвы вблизи Ясенева, и ее сходство со штаб-квартирой ЦРУ в Лэнгли не было простым совпадением.
Анискович не любил этот безвкусный ясеневский клон ЦРУ и предпочитал работать на Лубянке. Старое здание было красивым, монументальным, если и не шедевр русской архитектуры, то все же национальная индивидуальность в нем присутствовала. До революции здесь размещалось, подумать только, страховое общество.
Глава СВР какое-то время рассматривал снимки.
– И что они показывают мне? – спросил он нетерпеливо.
Время было поздним даже для разведчиков.
На Анисковиче был его лучший костюм, галстук был безупречен, ботинки начищены до зеркального блеска, каждый волосок на голове аккуратно уложен. Вид раны на лице нельзя было улучшить, но она была хотя бы прикрыта пластырем и свидетельствовала о том, что он рисковал жизнью. Правда, после того как он увидел ее, ему не очень хотелось смотреться в зеркало. Он уже консультировался с пластическим хирургом и планировал в ближайшие недели проконсультироваться с другими.
– Они показывают затонувший корабль, – ответил Анискович. – Мои люди сказали мне, что он имеет размеры фрегата, а точнее – ракетного эсминца.
– А почему вы мне его показываете? – спросил Прудников, не поднимая глаз.
– Потому что это один из наших кораблей.
Этот ответ заставил Прудникова поднять глаза.
Анискович был твердо убежден в важности использования театрального искусства при докладах. Простого изложения и простых вопросов и ответов обычно бывало достаточно для достижения нужной цели при обсуждениях, но почти в любом разговоре можно добиться большего, если правильно выбрать время и способ преподнесения материала. Анискович очень хорошо понимал, что для спасения карьеры ему нужно действовать безупречно.
Провал в Питере попал на первые полосы вечерних газет и стал главной темой в выпусках телевизионных новостей, как ни старалась СВР уменьшить урон. Трупы и взорванные средь бела дня машины трудно было не заметить. За один день на Анисковича легла ответственность за гибель пятерых людей и госпитализацию еще троих. Он считал, что в сложившихся обстоятельствах винить во всем его одного крайне несправедливо. Операция не была официально одобрена, и это было большой удачей для Прудникова. И только этот факт спасал Анисковича.