Киммерийский закат

Сушинский Богдан Иванович

— И о чем же он не говорил? — вмиг оживился русский.

— У меня сложилось впечатление, что он и сам не очень-то доволен проектом нового договора, поэтому кое-какие положения попросту хотел бы «переиграть».

— В сторону?..

— …Позиций прежнего договора, но с еще более прочным и полномочным центром и лишь слегка расширенными экономическими полномочиями союзных республик. Причем полномочия эти касались бы только двусторонних экономических связей — напрямую, но… советуясь с центром.

— И что он думает предпринять?

Кузгумбаев

задумчиво прошелся вдоль бассейна, понаблюдал, как резвятся в нем золотистые рыбки и белые лягушки.

— Да, похоже, что предпринимать уже выпадает не ему. Это будут делать другие.

Елагин понимающе кивнул, уточнять, кого именно Отец Казахов видит в тоге вершителя судеб, не имело никакого смысла.

— И эти, «другие», попытаются использовать в качестве инициатора конфликта саму столицу, с ее взрывоопасной нестабильностью?

— Такое решение тоже возможно. После солидной провокации. Хотя на какое-то время Русаков постарается как бы самоустраниться, предоставив поле политических баталий силовикам.

— Без него?!

— С ним, но… притаившимся за кулисами.

Елагин похмельно покачал головой, пытаясь «врубиться» в то, что поведал ему Оралхан. При этом он понимал, что казах конечно же знает больше, чем выкладывает. Елагин помнил последнюю встречу с Русаковым на правительственной даче в Новопетровке. Как помнил и то, что тогда «прораб перестройки» согласился назначить премьер-министром обновленного Союза именно его, Кузгумбаева. Конечно же это согласование они трое пока что хранили в тайне, а потому для многих оставалось непонятным, почему в столь напряженное время президент России вдруг надумал устраивать себе визит в Казахстан, прибывая туда с проектом полномасштабного договора?

Одни воспринимали это как демонстрацию дружбы народов на советский лад, не понимая, что все значительно серьезнее. Другие же, наоборот, усугубляли толкование визита намеками на то, что столь полномасштабный межгосударственный договор заключается в пику союзному. То есть подтверждается тот факт, что на практике суверенные республики вполне могут обойтись и без союзного центра, пользуясь двусторонними договорами. При этом спешили обвинять Елагина в предательстве идеи Союза, в попытке создать новый центр — в российском Белом доме.

— И что же, у Русакова появился… такой план: изменить ситуацию, введя в действия какие-то силы? — Елагин так и не сумел логически оформить свою мысль, но не потому, что опьянел. Просто логика эта приводила к понятию «переворот». А словесно преподнести его Русский Брат пока не решался. Уже хотя бы потому, что пока что сама идея переворота пребывала за пределами его воображения.

— Во что это выльется, — сказать пока трудно. То ли просто в какие-то высказывания да угрозы со стороны группы силовиков и радикально настроенных политиков, то ли… будет разыгран какой-то… — Кузгумбаев пощелкал пальцами, пытаясь вспомнить это слово. — Ну, какой-то спектакль…

— Фарс, — подсказал русский.

— Вот именно. В конце

концов президента вынудят прекратить переговорный процесс, вернуться к советским ценностям, к заветам вождя мирового пролетариата…

— Но, по международным правовым канонам, это уже будет смахивать на переворот, — заметил Елагин.

— Скорее на некую имитацию переворота. Интересно, правда, как удастся провести грань между имитацией и самим переворотом? Кому сие позволено определять?

Ошарашенный такой постановкой вопроса, Елагин лишь проворчал в ответ что-то нечленораздельное. Прошло какое-то время, прежде чем он сумел овладеть собой и тихо, неуверенно, как бы вслух размышляя, произнести:

— Вообще-то Русаков слишком осторожен, чтобы перед кем-либо поступиться хоть частью полномочий.

— Но тут — случай особый. Мнимо поступаясь на очень небольшое время какой-то там толикой власти, он сохраняет ту высшую власть, которую дарует ему нынешнее положение главы огромной сверхдержавы. Причем главы, который, отказавшись, со временем, от поста генсека, выходит из-под контроля Политбюро, превращаясь в респектабельного европейского главу государства.

— Да, в этом ты, Оралхан, прав. Уже просматривается фарс, причем с таким себе, сугубо идеологическим, путчем…

— Точно подмечено, — коснулся его предплечья Отец Казахов. — Это будет сугубо идеологический путч. Без танков, без стрельбы и видимого насилия. Просто народу напомнят, что тридцать седьмой год сотворяла та же партия, которая до сих пор находится у власти. И что лагеря политзаключенных всего лишь законсервированы, но не уничтожены. Предусмотрительно не уничтожены.

— …А в нужное время, — завершал свою мысль Елагин, — генсек-президент вернется из Крыма, вмешается, стукнет кулаком по красному сукну, наведет порядок…

— И, таким образом, предстанет спасителем Отечества, радетелем демократии. Причем явится таковым и перед своим народом, и перед всем Западом. Тут уж за чернилами и красками журналисты не постоят.

— Но кто, в таком случае, возглавит этот путч?..

— Этого я пока не знаю, — ответил Отец Казахов.

— И когда же он может начаться?

— Порой возникает впечатление, что маховик его уже раскручивается.

Елагин вопросительно посмотрел на Кузгумбаева и долго не отводил взгляд. Вот только сам Отец Казахов в это время всматривался в лазурную глубину бассейна.

— Уже раскручиватся? Есть реальные признаки?

— Мы с вами, господин Елагин, пребываем в Алма-Ате, а не в Москве. И госбезопасность подчиняется Русакову, а не нам. И не важно, что сам он в это время будет оставаться в Крыму, усиленно занимаясь своим здоровьем, которое в условиях Крыма поправлять всегда приятнее, нежели в московской суете.

— Но он не может не понимать, что ситуация выйдет из-под контроля, — вновь вернулся к размышлениям вслух Елагин.

— Не только понимает, но и сам позволит ей выйти из-под контроля. На какое-то время, естественно.