Киммерийский закат

Сушинский Богдан Иванович

— Ну, видите ли… — развел руками «цареотступник». — Тут, понимаете ли…

— Не пытайтесь копировать своего шефа, господин руководитель аппарата Президента; у вас это плохо получается, — добродушно улыбнулся Корягин, а мысленно «успокоил» своего сообщника: «Придет время и ты, «пыль лагерная», все поймешь. Но только произойдет это слишком поздно».

— Прошу прощения, очевидно, волнуюсь.

— Мы ведь не в заговоры с вами играемся, товарищ Дробин, — произнес Корягин вслух. — Только нам с вами, что ли, все это нужно? Речь идет о спасении страны. О величайших завоеваниях народа и всей социалистической системы.

Но, в общем-то, неплохо держитесь. Не каждому удается. Будет замечено.

Дробин взглянул на шефа госбезопасности с явной опаской и мгновенно сник. Он знал, чем заканчиваются дружеские беседы с кагэбистами и что следует после фраз о защите завоеваний социалистического строя, которая конечно же поручена «передовому отряду партии в лице Комитета госбезопасности».

Его вдруг пронзило ясное, неутолимое чувство страха. Только сейчас, вернувшись из Крыма и попав на это ночное собрание, он со всей ясностью понял: то, чем они сейчас занимаются, по существу, является путчем. С того момента, когда Президент поставил себя вне Госкомитета по чрезвычайному положению и отказался подписать соответствующий указ, все их попытки ввести это самое «положение» окажутся незаконными. А потому, как выражается сам Русаков, «чреватыми…»

Ему захотелось подняться и немедленно уйти, нет, бежать отсюда. Было мгновение, когда ему даже показалось, что он действительно в состоянии подняться и уйти, но, встретившись с преисполненным «магаданского добродушия» взглядом Корягина, понял: решиться на такой шаг он уже не в состоянии. Его место здесь, в этой стае.

33

Последующее утро в их отношениях абсолютно ничего не изменило. Лилиан появилась холодная и величественная, как айсберг; накрыла стол и, сопровождаемая вожделенно-виноватым взглядом Виктора, грациозно поднялась к себе, на второй этаж. И никакой надежды, никакой! Ровно через пятнадцать минут она спустилась, собрала посуду в красный короб и унесла ее. Все это время женщина вела себя столь независимо и с такой ледяной неприступностью, что в конце концов Курбанов отказался не то что от намерения, но даже от мечтаний о том, чтобы соблазнить ее. Наоборот, с каждым визитом их отношения становились все сдержаннее и бесперспективнее.

— Кажется, вы недовольны тем, что приходится носить мне еду, — не выдержал Курбанов на исходе этого дня своего монашества.

— Вы так решили? — безинтонационно спросила Лилиан.

— Во всяком случае, не в восторге от того, что приходится навещать меня.

— а кто на моем месте был бы в восторге?

— Так, может, раз и навсегда избавить вас от этих обязанностей? — То ли Виктор произнес это слишком резко, то ли женщину поразила сама постановка вопроса, но она вдруг насторожилась.

— У каждого — своя служба, только-то и всего. Если вы требуете, чтобы я прилетала к вам «на крыльях любви», то у меня это вряд ли получится. Подыщите кого-нибудь поромантичнее.

— Сегодня же отправлюсь на поиски.

— Воля ваша, но хочу предупредить, что «отправляться» здесь особо некуда, да и не за кем. Тем более что бархатные сезоны в «Лазурном береге» в принципе не поощряются.

— А та, которая у вас старшая… она что, не собирается пообщаться со мной?

— Надеетесь, что именно она окажется «романтичнее»?

— Дело не в романтике.

И вообще теперь уже сойдет любая.

— В том-то и дело, что уже… любая, — задумчиво кивнула Лилиан. — Потерпите, со старшей тоже познакомитесь. У нее как раз случилась небольшая командировка, но через несколько дней она вернется.

— Сразу же сообщите ей, что майор созрел.

— Очевидно, она сочтет, что вам достаточно общения со мной. — Лилиан собрала посуду, однако на сей раз уходить не торопилась. Демонстративно задержалась, прошлась по столовой, скептически осматривая лишь недавно оклеенные импозантными обоями стены.

«Интересно было бы погостить в ее собственной квартире, — подумал Курбанов, наблюдая за латышкой. — Посмотреть на ее обои. Но, похоже, тебе это не светит». Он уже не представлял себе, как смог бы жить с такой женщиной — слишком красивой и слишком холодной — под одной крышей. Если и смог бы, то это сосуществование стало бы сплошным кошмаром.

— Ведь до сих пор вам достаточно было… общения со мной, правда, майор? — вырвал его из потока мечтаний голос Лилиан.

— С чего вдруг? Никакого удовольствия, — решительно взбунтовался в Курбанове ущемленный мужчина. — Вообще никакого.

— Почему так?

— Потому что с некоторых пор меня от вас почему-то мутит, сеньора. И я даже догадываюсь, почему. Слишком уж вы напыщенны и амбициозны. Терпеть не могу таких женщин.

Лилиан даже не понадобились усилия, чтобы скрыть свое возмущение или хотя бы разочарование. Ни того ни другого слова Курбанова у нее не вызвали.

— Вы меня не удивили, майор. Ничего странного: вполне естественная реакция…

— Реакция на что? — спросил Виктор.

— На женщину, которая вам недоступна. Вы одиноки. В вашем распоряжении целая вилла. У вас прекрасное питание. Вы поддерживаете форму в великолепном спортзале. Трижды на день вас навещает молодая и, в общем-то, довольно привлекательная… Я не преувеличиваю?

Курбанов вынужденно ухмыльнулся и развел руками: мол, без комментариев.

— …Так вот, и довольно привлекательная женщина. Ну и что? Все это имело бы смысл, и даже приобрело бы некий аристократический блеск бытия, если бы случилось то, ради чего в конечном итоге сотворяется все остальное. То есть если бы женщина стала принадлежать вам. Но что поделаешь?..

Только самые мудрые из женщин, подумал Виктор, понимают, что наиболее щедрыми мужчины становятся именно тогда, когда им столь же щедро, не торгуясь и, на первый взгляд, совершенно бескорыстно, отдаются. Только сразу же, не изводя их туманными обещаниями и тупым упрямством. Всякая попытка женщины набивать себе цену, не называя ни самой цены, ни условий торга, не вызывали у Курбанова ничего, кроме презрения и озлобленности.

Тем временем, призывно поигрывая бедрами, Латышский Стрелок пересекла гостиную и направилась к выходу.

— Не могу понять такого образа мыслей, — принялся майор швырять словами ей вслед. — Сотворять из себя недоступную куклу и радоваться этому? Причем радоваться не тому, что завладела мужчиной, не тому, что, побывав с тобой в постели, мужчина окончательно потерял голову… А всего лишь тому, что мужчину, который тоже, в общем-то, скажем так, не урод, — удается долгое время не подпускать к себе ближе, чем на два метра! Такому могут радоваться только пережившие двенадцать абортов старухи.