Киммерийское лето
Шрифт:
— Мое имя — Ника.
— А, это хорошо, — одобрил Мамай. — Ника Самофракийская! «Как звук трубы перед боем, клекот орлов над бездной, шум крыльев летящей Ники…» Чьи стихи?
— Если вы скажете, что ваши, я выброшусь из машины, — ответила она, снова покраснев, на этот раз совершенно необъяснимо.
— Да какие же они мои! — воскликнул изумленный Мамай. — Это из «Александрийских песен» Кузмина… был в древности такой поэт, современник Блока. Между прочим, меня зовут Виктор, а по фамилии я — Мамай. Звучит? Кстати, тот самый.
— Какой «тот самый»? —
— Ну, который бежал с Куликова поля. Мой прямой предок. Совершенно точно установлено. И знаете, где похоронен? В Старом Крыму. Вы ехали побережьем или через Белогорск?
— Не знаю, как мы ехали, но Старый Крым мы проезжали, и меня даже не отпустили посмотреть могилу Грина, — сердито сказала Ника. — Я не знала, что там похоронен ваш родственник, но про Грина-то я знаю! А они не пустили, эти психи…
— Кто они, кстати? Эта дама — ваша сестра, я усек. А те двое?
— Высокий, что с вами говорил, Светкин муж. Такой Юрка Кострецов. А другой с ними работает, в одном институте.
— Эмэнэсы, что ли?
— Светка — да, а Юрка уже доктор. И тот, другой, тоже, — добавила Ника с неудовольствием.
— А-а, — уважительно сказал Мамай. — Вы в таком случае, надо полагать, членкор? Или уже действительный?
— Да нет, они правда доктора, честное слово! Юрка защитил докторскую два года назад, что-то связанное с теорией плазмы…
— Ядерщик? Мать честная, — он глянул на нее с ошалелым видом. — Командор повесит меня на воротах лагеря, когда узнает, кого я привез!
— Послушайте, — обеспокоенно сказала Ника, — Виктор… как ваше отчество?
— Николаевич… Да что мне теперь отчество, — он покосился на нее унылым глазом. — Я теперь человек конченый.
— Нет, серьезно, Виктор Николаевич, может быть, это не совсем удобно — ехать в лагерь? Может быть, это не полагается? Этот ваш… командор — он кто? Начальник экспедиции?
— Так в том-то и дело, — похоронным тоном сказал Мамай. — А вы знаете, что такое начальник по экспедиционным законам? Это, как говорили в английском парусном флоте про капитана, «первый после бога». Ясно? Прикажет повесить — и повесят. Совершенно запросто, без разговоров. Что вы хотите, у нас с начала полевого сезона повесили уже двоих. А ведь работать-то еще все лето!
— Ужас какой, — улыбнулась Ника. — За что же их?
— А, так. Один дежурил и опоздал прозвонить побудку, а другая… практиканток, надо сказать, вешают даже чаще, чем практикантов… командор наш, между нами говоря, из закоренелых мизогинов.
— А что это — мизогин?
— То же, что мизантроп, только в отношении женщин.
— Женоненавистник?
— Не совсем. Скорее — презирающий женщин. Так вот, студенточку эту он велел повесить из-за сущего пустяка. Раскапываем, понимаете ли, погребение… обычное такое, стандартное греческое погребение, костяк ориентирован на северо-восток, все как полагается. Ничего интересного, мы таких видели десятки… Это я к тому, что, будь еще что-нибудь уникальное, можно было бы понять. А так — кости как кости. И что же вы думаете,
— Кошмар, — сказала Ника. — И что?
— Что-что… Вздернули тут же, на краю раскопа. Коллектив хотел взять на поруки, так куда там! Повешу, говорит, и местком в полном составе. Я ж говорю — зверь, а не человек. Взгляните, будьте добры, как там ваши ядерщики…
Ника опять оглянулась и, привстав, помахала рукой.
— Еще живы, кажется. Только, знаете, они ведь, глотают всю пыль…
— Пусть глотают, — злорадно сказал Мамай. — Это все-таки не тот стронций, который они заставляют глотать всех нас. Вы не врете, они действительно ядерщики?
— Правда, не вру.
— Из Дубны, что ли?
— Нет, они из Новосибирска, там есть такой ИЯФ. А я с родителями живу в Москве, просто они взяли папину машину. Виктор Николаевич, а что вы здесь раскапываете? Что-нибудь интересное?
— По-своему оно все интересное. — Мамай пожал плечами. — Маленькое городище… возможно, поселение, которое входило в хору Феодосии, или один из пограничных городков Боспорского царства. Вот это мы и пытаемся выяснить. Конечно, ничего сногсшибательного вы тут не увидите, это вам не Херсонес. Вы на раскопках Херсонеса были?
— Нигде мы не были, — печально сказала Ника, придерживая рвущиеся волосы. — Мы вчера утром выехали из Москвы и сегодня по плану должны были ночевать под Новороссийском… у них же все расписано по минутам! Я очень рада, что там что-то поломалось.
— Может, это вы совершили диверсию?
— К сожалению, не умею портить машины, иначе давно бы уже испортила! Какие были красивые места на пути, так нет — все скорее, скорее, просто ненормальные какие-то…
— Ну ничего, у нас вы немного отдохнете. Если, конечно, командор будет в хорошем настроении.
— А вообще он может прогнать? — робко спросила Ника.
— Хорошо еще, если просто прогонит…
— Нет, серьезно!
— Не стремитесь заглянуть в будущее, — сказал Мамай зловеще, — оно может оказаться ужасным. Древние говорили, что человек счастлив своим неведением…
Они приехали в лагерь, когда только что кончился рабочий день. Мамай представил гостей Лии Самойловне, которая шла купаться вместе со старшей лаборанткой, и вся компания отправилась к берегу, где уже фыркали и гоготали «лошадиные силы».
— Командор там? — спросил Мамай им вслед.
— Нет, у себя! — крикнула лаборантка. — Из колхоза привезли почту, он разбирает!
Мамай задумчиво поскреб в бороде и пошел к палатке, которую занимал вместе с Игнатьевым. Тот сидел за складным дачным столиком, читая какое-то длинное письмо. Когда тень подошедшего ко входу Мамая легла на разбросанные по столу газеты, он рассеянно поднял голову.
— А, Витя, — сказал он. — Послушай, ты Лапшина знаешь, того, что работает с Бирман?
— Отдаленно, — сказал Мамай, закуривая. — По-моему, дурак чистой воды.