Киндернаци
Шрифт:
А ну, споем-ка что-нибудь веселенькое!
На Кубе негры — на дыбы, и ночь оглохла от стрельбы, а камни устланы телами со вспоротыми животами. В каждый всажен нож со страстью людоедом черной масти.*— А ну-ка, слушайте все! «Дикие гуси», новая строфа:
Евреи вновь и вновь в пути, решили море перейти, а воды свод смыкают свой, и в мире наступил— Три, четыре! — И Анатоль бодро поет вместе со всеми, а перед глазами у него картинка, как смешные тряпичные человечки валятся за борт.
Иное дело, когда поют вот это:
Отчий дом за речкой Прут, теплый край у моря, укрепи наш дух и труд, что отцы в крови несут. Нас Германия зовет, мы дороге рады, а Дунай, как встарь, поет. Родина, мы рядом!*Здесь смысл понятен ему и без подсказки вожатого, и на душе почему-то становится грустно. Слушай, ты хорошенько старайся на занятиях; если сумеешь себя показать, то можешь выйти в вожатые. Героическая история, которую рассказывают на этой неделе, такая жуткая, что даже слушать страшно: ведь это же надо, чтобы обгоревшими руками человек продолжал держать раскаленный штурвал! Поэтому все, даже не пикнув, и лишь незаметно иногда подхалтуривая, выполняют двадцать приседаний и двадцать отжиманий. Ну и устал же я! Слабенькому Осси разрешено остановиться после десятого раза:
— Учтите, он потрудился не меньше остальных!
— Ого! Вот когда пошло настоящее веселье!
Вся усталость забыта, потому что каждый может теперь выступить в роли палача: давать затрещины, тумаки, щелбаны в лоб, щипаться — в популярной игре с фантами «Допрос по-польски» дозволено все.
Эпизод 55. Март 40-го
Приобщение к униформе. Длинная, серая окраинная улица, мать и сын. Сын — совсем старичок, все детство осталось позади, так далеко, что почти уже неразличимо, детство осталось в другой эпохе, в другой стране. Сейчас ему десять лет, десятилетний возраст давит ему на плечи, заставляет сутулиться.
— Не сутулься так, — говорит мать, — это вредно для легких.
Мальчишка тотчас же распрямляет плечи и начинает глубоко дышать скверным воздухом маленьких литейных и штамповочных мастерских, угольных лавчонок, расположившихся по черным дворам в подвальных помещениях, в которые надо спускаться по разбитым ступенькам. Мальчишку только что принял в свои ряды немецкий юнгфольк, в книжечке юнгфольковца растолковано, каким должен быть юнгфольковец и в чем состоят его обязанности: юнгфольковцы — закаленные люди, они немногословны и верны, юнгфольковцы — настоящие товарищи, главное для юнгфольковцев — это честь. Только свежая грязь на ботинках делает юнгфольковцу честь. После боя — сразу почистить! Летняя и зимняя форма одежды. Галстук и узел. Портупея и пряжка. Вельветовые и спортивные штаны. Коричневая рубашка. Обмундирование в целом и все нашивки, которые прибавляются за различные заслуги, да еще приемное испытание и клятва юнгфольковца с Божьей помощью, а также походный нож, т. е. кинжал, обязательно должны быть изделиями германских военных мастерских и куплены в соответствующем магазине.
Длинная, серая школьная улица на отрезке, где она отчасти становится торговой улицей. У дверей спортивного магазина мальчишка немного повеселел. Дверь с колокольчиком, доска с надписью «Арийский магазин. Торговля только по твердым ценам!» Множество всякой подарочной ерунды: расписные фаянсовые кружки с надписями, выполненными новомодным старонемецким шрифтом: «Всегда, и в зной и в холода, любовь все так же горяча»; тарелки: «Быть
— Ведь так и есть, мама! Когда засядешь по-настоящему, уже нет никакой разницы, играешь ты или работаешь.
— Умненький мальчуган! — с довоенной приветливостью похвалила довоенная продавщица. — Так тебе, говоришь, нужна вся обмундировка? Давай выбирай!
Для мальчишки, приехавшего с Востока, немудрено было, глядя на фотографа Кюнеле, к которому тут же пошли, чтобы увековечить в открыточном формате новоиспеченного солдата как в летнем, так и в зимнем облачении, подумать по-румынски про собаку; прием в младший отряд юных гитлеровцев и последовавшая затем фотосъемка, запечатлевшая факт приема, тяжким грузом давит ему на плечи, и спина снова сутулится.
— Взгляни-ка, — говорит мама.
На длинной глухой стене написано мелом:
Поляк попятный ход трубит, француз — в дерьме, а с ним и брит, попы снуют повсюду — не жизнь — сплошное чудо!*Эпизод 56. Сентябрь 39-го
Первый день в школе. Длинная серая окраинная улица. Вдруг — солнце и переулочек. Через него по капле вливаются первоклассники-гимназисты. Первый школьный день. Стоишь один. Постоял в одном месте, прошелся немного, там постоял, вернулся. Туда-сюда по солнечному коридору. Потом рванул с места и пошагал. К переулку. От этого переулка ответвляются другие, серые. Солнце светит. А по спине — мороз. На одной из улочек стоит маленькая серая фабрика. Разбитые зарешеченные окна. Серая желтая вывеска: «Резание и штамповка». Пока глядел, уставясь, прошло сто лет. Снова назад, к другим детям. Многие уже сбились в стайки. «Эй, слышь, малый! Ты к нам, что ли? Как звать-то? Да нет, не по фамилии. Анатоль? Вот так имечко! Это по-каковски? Анни? Надо же — Анночка! Слышь, Анчи: чего это ты такой маленький? Глядите на него — от горшка два вершка! У них там все такие!»
Сразу первым уроком — физкультура. Высокий, серый, темный физкультурный зал. Справа, слева, сверху и на полу — неведомые орудия пыток. Руки, ноги слушаются, как у всех. Резвее, чем у толстых, которых тут зовут жирными. Пибель, тот еще меньше ростом. Он уже получил прозвище на всю жизнь — Кроха. Витров чувствует облегчение. Для него нашелся громоотвод. После урока начинается одевание. Со всех сторон взрывы хохота. Сперва никто не заметил, а сейчас разглядели: Анчи носит чулки!
— Ой, умора! Он же и вправду настоящая Анчи!
А тут еще из мешочка с завтраком вместо бутерброда со смальцем достает печенье.
Витров наивно:
— Хотите печенья? Вот, пожалуйста!
— Печеньице у него! Надо же — печеньице! Маменькин сынок? Печеньице лопает! А сам в чулочках! Чулочки надел! Маменькин сынок!
Все дружно футболят ранец Витрова:
— Опля! Угловой! Подножка!
И пошло-поехало — драка, куча-мала, кровь из носу.
— Крути ему ухи!
— Ну, будешь сдаваться?
— Добей его!
— Тьфу ты, черт!
Витров в ужасе наблюдает это со стороны, счастливый, что удалось сохранить нейтралитет, и втайне злорадствует.
Перепачканный ранец весь в царапинах и вмятинах.
Вдруг к Анатолю подходит один из мальчишек и, скрестив руки, спрашивает:
— Какой-то у тебя язык ненашенский, по-каковски ты разговариваешь?
— Я по-немецки, — говорит Анатоль, стараясь подладиться под венское произношение.
Кто-то по доброте сердечной принимается учить его правильному произношению. Не получилось.