Кинхаунт
Шрифт:
— Твои, то есть мои воины слишком ловки, — возразил я, и он не нашел что ответить. — Их надо доставить сюда.
Он как-то небрежно отмахнулся.
— Они уже здесь.
— Где? — я был поражен. Оказывается, пока я здесь предавался пьянству и пороку, мои друзья томились в тюрьме.
— Одновременно с вами мы доставили их в темницу, — пробормотал он, думая о чем-то другом.
Сдерживая гнев и испуг за друзей, я спокойно сказал ему:
— Немедленно пошли к ним.
По пути я задал ему вопросы,
Со слов Уурвада возникала какая-то странная картина. Несмотря на его уверения в том, как весь народ с нетерпением ждал меня всю свою историю, чтобы немедленно заняться возрождением страны, меня как-то не стремились ввести в курс дела и только настойчиво предлагали увеселения.
Начальник стражи звали Хуамайбон, я приказал ему явиться ко мне, и он вскоре догнал нас. Это был грузный мужчина лет пятидесяти, видимо в прошлом воин, но давно начальник и обрюзгший вследствие продолжительной бездеятельностьи. Судя по его виду, он был не слишком рад видеть меня и был чем-то недоволен.
— Ты чем то недоволен, Хуамайбон? — спросил я его, не прекращая идти.
Он одарил меня странной улыбкой, более похожей на гримасу крокодила.
Мы вошли в темницу, полную запахов нечистот. Стражи с удивлением отшатнулись, увидев меня.
— Кто здесь находится? — спросил я Хуамайбона.
Он начал перечислять — воры, убийцы, прелюбодеи, и двое которые шли со мной. Мысль о том, что в этом благословенном раю без правил можно все-таки умудриться загреметь в тюрьму за прелюбодеяние, на секунду зацепила меня, но я жаждал увидеть Креза и Мэю.
— Где те, которые шли со мной? — грозно спросил я.
Меня отвели в комнату. Я уже сжимался при мысли увидеть моих друзей, но вместо них в камере сидели два каких-то оборванца. При виде меня они вскочили.
— Йо, чувак! Как клэо что ты пришел! Вытащи нас отсюда!
— Кто это? — недоуменно спросил я обратившись к Хуамайбону и Уурваду.
Они пожали плечами.
— Те, кто шел с вами.
— Дэл! — закричали оборванцы. — Ты че не узнаешь нас? Это же я, Барни!
— И Чунк!
Я вспомнил — кажется, мы один раз бухали с ними, пока валялись на пляжах.
— Это не они. А где такой большой воин и с ним хрупкая женщина? — спросил я у Хуамайбона, но он лишь брезгливо пожал огромными заплывшими плечами.
Я повернулся и пошел к входу, в раздумьях не слыша воплей кинхаунтцев за спиной.
Выяснив, что разведкой занимается вождь Уланпачуа, я призвал его к себе, но он был в походе и должен был вернуться только к вечеру.
Мне все сильнее не нравились странные переглядывания и ухмылки моих начальников. Я приказал собрать совет. Уурвад подчинился, но с еще большей тоской и неохотой на лице. Это начинало меня раздражать.
— Уурвад,
Он немного испугался.
— Нет, ваше сияние мудрости, ваша мудрость безмерна и не имеет границ, потому что ваша голова вечно пуста.
Я зарычал.
— Не юли, отвечай.
— Нет, мне все нравится, каждое ваше слово, как капля расплавленного золота, падает в океан суеты бытия и освящает его сиянием вечности.
Я понял, что он может продолжать это бесконечно, и прекратил свои попытки.
К вечеру советники собрались в большом зале, и Уурвад прислал за мной младшего жреца. Его глаза были тревожны, и я приказал Зуулаа и Зальгирис сопровождать меня, но чертовки задержались по своим бабским делам. Сунув Кулай за спину, я понял, что обойдусь и без них.
В зале собралась пестрая компания. Уурвад по очереди представил их мне.
Гуурмамой, жирный лысый старик с недовольным видом, занимался запасами проводольствия. Уучурвалаан, худой высокий старик, похожий на нахохлившегося сонного грифа, ведал вооружением воинов. И еще три непонятных старика, занимавшихся непонятно чем.
Битых два часа я пытался выжать из них что-нибудь полезное и все больше недоумевал. То, что напел мне Уурвад про страстное желание всех подданных моих немедленно заняться возрождением страны, плохо сочеталось с льстивыми, но бессмысленными излияниями жрецов. Такое ощущение, что они просто тянули время.
Уставший и недоумевающий, я распустил собрание, вернулся в свои покои и приказал своим стражницам никого не пускать ко мне.
— Даже вечернего раба еды? — переспросила Зальгирис, и меня осенило.
— Его тем более, а лучше закажите мне того же, чем кормят вас. Только не говорите, что это я попросил. Просто возьмите себе побольше.
Девочки хмыкнули и переглянулись. Я не придал этому значения.
А зря.
Через полчаса, когда они принесли мне миску еще дымящихся вареных гусениц, я очень пожалел об этом. Но отступать было некуда — меня сверлили четыре насмешливо испытующих глаза. Невозмутимо, как и подобает королю, я принялся закидывать за обе щеки гусениц, с хрустом перемалывая головные панцири и удивляясь, насколько горькими могут быть внутренности насекомых.
Зальгирис и Зуулаа болезненно поморщились и склонились с видом глубочайшего уважения.
— Повелитель, — промямлила Зальгирис, — твои рабыни не стоят того, чтобы ты показывал им свою доблесть таким жестоким способом.
— Не понял? — переспросил я.
— Ваша голова пуста и вы видите суть вещей, и можете делать горькое сладким, мы поняли это. Позвольте все же очистить этих гусениц.
С этими словами девочки принялись ловко потрошить гусениц, отрывая головы и выбрасывая их вместе с кишками прямо в окно.