Кинхаунт
Шрифт:
Затруднение на лицах окружающих разрешилось и сменилось на гримасы восторга.
— Аченнах, — грозно велел я, — немедленно принеси мне выпить.
Она смиренно склонилась и бросилась к столу.
— Уурвад! — обратился я к старику, все еще лежавшему лицом вниз. — Восстань, ибо я простил тебя.
Уурвад встал с видом величайшей радости. Я хотел было объявить свое следующее решение — помиловать Того-кто-блаблабла, но посмотрел на его все еще сияющую физиономию, и тень сомнения заставила меня остановиться. Я поманил Уурвада к себе, и он послушно взбежал
— Я не хочу, чтобы тот… кто достойный замещал меня, был завтра казнен, — пробурчал я, и его лицо омрачилось. — Но я хотел услышать, что ты скажешь мне.
Его лицо снова просветлело, и он начал объяснять.
— Ваше сияние мудрости, он всю жизнь ждал этого часа и надеялся, что честь встретить Короля достанется именно ему. Его предки умерли, так и не встретив свою мечту. Он ничего не умеет, ни к чему не способен, он надеялся и не верил, и в последний момент вы хотите лишить его этой радости. Вам кажется, что вы спасете его от смерти, но на самом деле вы лишите его смысла жизни.
Я махнул рукой.
— Ладно. Пусть все будет так. Скажи всем, что могут расслабиться, пить и веселиться.
Уурвад изобразил задумчивость.
— Что опять? — прорычал я.
— Ваше сияние, "могут" или должны?
— Должны.
— Всем немедленно начать веселиться! — возгласил Уурвад залу, и все ринулись веселиться, словно с цепи сорвались.
Уурвад спустился, вместо него ко мне поднялась Аченнах. Я принял из ее рук большой глиняный бокал, полный кисловатым терпким вином, посадил ее себе на одно колено и обнял за тонкую талию, поднял бокал и провозгласил:
— За здоровье моих подданных! За возрождение Киннаухаунта!
— Олала! — весело закричали они. — Олала! Слава Королю!
Началось веселье, настолько бурное, словно его репетировали годами и теперь исполняли досконально известный номер.
В однообразном гомоне выкриков, песен и дикарской музыки я быстро заскучал, но на этот случай надо мной был потолок дворца, расписанный все теми же животно-пожирательными мотивами. В их переплетениях можно было блуждать взглядом, казалось, вечно. И вдруг посреди оскаленных морд, впивающихся друг другу в длинные шеи, взгляд натыкался на маленькую лодку, с которой мальчик закидывал тоненькую удочку, или птицу, кормившую своих птенцов, или двух бабочек, порхавших вокруг цветка. Фрески, изображенные в том же стиле, что и висевший на мне "дракон К", были неисчерпаемой бесконечностью сюжетов.
Наконец мне надоело сидеть на троне, и я спустился к столу, отмахнувшись от Уурвада с его назойливыми рекомендациями по соблюдению регламента.
Там мне сразу все стали как родные — и толстый мужик, хранитель даров, и его жена, не менее толстая. У всех висели на шеях ожерелья с фигурками, похожими на моего дракона, только из серебра или вытертой и позеленевшей меди.
— Почему о вас ничего не знают на материке? — задал я один из мучивших меня вопросов.
— На большой земле, у нас это называется, — жизнерадостно ответил Учанчаа, воровато оглянулся на Уурвада и почему-то потупил глаза.
Улайза посмотрела на
— Древние боги запрещают нам общаться с людьми Большой земли.
— Не древние боги, неразумная, а вечно живые боги Киннаухаунта, — проворчал Уурвад. — Вечно живые Райда, Уарайда и Кеш хранят древний закон Киннаухаунта, который гласит — с Большой земли идет смерть! Поэтому двери Киннаухаунта должны быть всегда заперты.
— Но вот он же пришел с Большой земли, — сварливо показала на меня Улайза, — и ничего ведь? А вы говорите, что смерть.
Уурвад зарычал, отчего все присутствующие замерли изобразив оскалы испуга, а я от неожиданности выронил кость, которая с плеском упала в бульон и обрызгала все вокруг.
— Великий Даэлвис пришел не с Большой земли, а уже с Киннаухаунта, неразумная женщина! И лучше помолчи, а то твоему мужу придется еще раз оплатить великий зарок чистоты!
— Помолчи, Улайза! — проворчал Учанчаа, явно недовольный таким напоминанием.
— Из уважения к твоим мясным ящерицам, дорогой, — буркнула Улайза и с надеждой посмотрела на меня, но я пока еще слишком мало разобрался в местных перепетиях.
— Значит, боги запрещают вам общаться с Большой землей, — задумчиво подытожил я, глядя на уурвада.
Тот закатил глаза с видом бесконечного терпения.
— Вечно живые боги Райда, Уарайда и Кеш дали нам древний закон, который бережет нашу жизнь, о сияние предвечной мудрости. Закон говорит, что двери Киннаухаунта должны быть всегда закрытыми.
"Тогда можно залезть через окно или забор", мысленно возразил я, но приберег аргумент до того времени, когда в нем действительно будет нужда, а не для пустого спора.
За столом воцарилось задумчивое молчание, в котором стало слышно, как где-то в дальнем углу печально тренькает изгнанный мной арфист.
Я оглянулся на моих стражниц. Уловив мой взгляд, они превратились в напряженные знаки вопроса. Весьма живописные, должен сказать.
Я только кивнул им в сторону звуков, как они уже метнулись туда с занесенными для расправы копьями.
— Э, нет! — остановил их я. — Приведите его сюда. Пусть играет здесь.
Перепуганный певец по моему требованию исполнил древнюю киннаухаунтскую песню "Когда царевич". Он пел, а я пил вино, которое мне подливала усердная Аченнаа, и быстро пьянел. Видимо поэтому я не заметил, как Аченнаа превратилась в совершенно другую женщину, столь же красивую, но более статную и зрелую, прислуживавшую мне, однако, с не меньшим, а то и большим пылом.
Я напряг силы, чтобы сфокусировать на ней свои глаза.
— Ты кто? А где Аченнаа?
На другое ухо мне быстро зашептал Уурвад:
— Это жена вашего преданного Урайвачи, о сияние мудрости. Он будет счастлив, если она немного прислужит вам, пока Аченнаа принимает вечернее омовение.
При этих словах жена Урайвачи ослепительно улыбнулась мне, и ее тугое бедро жарко прильнуло к моему, а круглое плечо как-то само юркнуло под мою руку.
— Ладно, — согласился я, невольно сглотнув. — Наливай!