Кинокава
Шрифт:
Умэ так и не привыкла к высокому статусу матери семейства. Она без возражений отправилась наводить порядок, а Косаку все бубнил и бубнил – угодить ему было очень сложно. По мере того как семья увеличивалась, рос и дом, но служанки по-прежнему не было. Такое положение вещей устраивало только Косаку. Он, как хозяин, заставлял жену и детей выполнять всю работу.
– Хочешь адзукиана?
Косаку открыл небольшой сундучок у жаровни, вытащил мармелад и поделил его палочками-хаси на пять равных частей. Мисоно принесла чай.
– Посиди
– Спасибо, но меня Эйскэ зовет… – Девочка замешкалась на мгновение, вопросительно заглянув в глаза отцу, и выскочила из комнаты.
Косаку обращался со своей дочерью точно с прислугой. Скривившись, он откусил от толстого куска адзукиана и принялся молча жевать.
– Фумио…
– Да?
Косаку залпом выпил чай, вытер губы и взглянул на племянницу:
– Ты знаешь, что такое «жизненная энергия»?
– Если вы о главном значении этого выражения, то да, знаю.
– Те, кто наделен ею, сильны, а у кого ее нет – слабы. Твоя мать – яркий пример сильной женщины. Ее можно сравнить с Кинокавой, которая лениво несет к морю свои зеленые воды и кажется такой мирной и спокойной, но при этом захватывает по пути все слабые речушки, что текут в том же направлении. И жизненная энергия в ней сокрыта неисчерпаемая. Она также может добровольно излить свои воды в сильную, многообещающую реку. Давным-давно Кинокава шла мимо Киномото и ее устье находилось чуть севернее современного. К югу располагалась река помощнее, Кинокава слилась с нею и изменила свое русло.
В словах Косаку читался скрытый смысл. Фумио не сводила с дяди глаз и даже не кивала в ответ, боясь неправильно понять его. Девушка молча внимала торжественному монологу.
– Твоя мать хотела, чтобы я влился в главный поток. Пыталась действовать через Умэ, подчинить сначала ее своей воле. Полагаю, она считала нас слабыми реками, начисто лишенными жизненной энергии, но есть ведь узенькие речушки, которые текут параллельно Кинокаве, такие как, например, Нарутаки, и поглотить их трудно, если не сказать – невозможно. Мы похожи на них. Годится такой ответ на твой вопрос о том, почему мы с Ханой не ладим?
– Тогда я тоже как речка Нарутаки! Мать восемнадцать лет меня растила, но я не оправдала ее ожиданий.
– Поэтому мы с тобой прекрасно понимаем друг друга.
– По крайней мере, мы думаем одинаково.
– Как ты считаешь, кого я имел в виду, когда говорил о сильной, многообещающей реке?
– Наверное, моего отца. Мать говорит, что в один прекрасный день он обязательно станет государственным министром. Вот почему мы должны хорошенько заботиться о нем.
– Государственным министром? Ну и ну! Похоже, председатель собрания префектуры и впрямь великий человек! – фыркнул Косаку.
Фумио почувствовала себя неловко. Она всегда была настроена против матери, но надсмехаться над отцом не могла и не хотела, несмотря на то что недавно до нее дошли весьма неприятные слухи.
– Дядя, я слышала кое-что странное
– Что именно?
– Что у него в городе есть любовница.
Пару недель в месяц Кэйсаку проводил вне дома. И так продолжалось по меньшей мере последние два года. Но разговоры про любовницу начались совсем недавно. Если верить сплетням, три месяца назад он выкупил одну гейшу.
– Это правда? – Косаку скрестил руки на груди и погрузился в свои мысли. Лицо оставалось невозмутимым, но глаза выдавали бушевавший в нем гнев. Косаку оборвал все связи с внешним миром, оставив только книги и газеты, и слухи до него доходили редко. Племянница поразила его своими новостями в самое сердце.
– Когда я думаю, как предали маму, которая целиком и полностью посвятила себя мужу и семье, мне кажется, что она сама во всем виновата, раз позволила отцу стать таким эгоистом.
– Ты мыслишь необычайно логично для девочки, Фумио.
Косаку заметил, что чай его остыл, допил остатки и добавил в глиняный чайник кипятку. Затем налил себе и племяннице горячего чаю. Фумио, которая следила за движениями дяди, отметила про себя изящество его пальцев и покраснела – ей стало стыдно за то, что под ее давно не стриженными ногтями скопилась грязь.
– Мать знает о другой женщине? – спросил Косаку.
– Понятия не имею. Все считают ее женщиной щепетильной, особенно в отношении таких вещей, поэтому я сильно сомневаюсь, что кто-то осмелился сказать ей правду в глаза.
– Верно рассуждаешь.
– Не думаю, что она стала бы ругаться с отцом, даже если бы узнала правду. В конце концов, однажды он станет государственным министром.
На губах Косаку заиграла циничная улыбочка.
– Общество защиты прав женщин вот уже более десяти лет существует, – пылко продолжала Фумио, – и теперь, когда женщины наконец-то осознали свое удручающее общественное положение, невыносимо видеть, что мать совсем не изменилась. Я жду не дождусь, когда вырвусь из удушающей атмосферы нашего дома. Не то чтобы мне сильно хотелось стать активисткой в борьбе за права женщин, но я никогда не буду такой старомодной, как мать.
Дядя молча слушал юную племянницу. Представления Фумио о матери кардинально отличались от его собственных, и это огорчало Косаку. И все же они оба противостояли Хане, пусть каждый по-своему, и тянулись друг к другу. И Косаку, и Фумио терпеть не могли «идеальную женщину», известную миру в качестве элегантной дамы, жены Кэйсаку Матани.
После женитьбы на Умэ Косаку прекратил общение с Ханой, желая избавиться от ее влияния. Фумио в свою очередь пыталась получить независимость от матери, уехав в Токио. На уровне подсознания и Косаку, и Фумио боялись, как бы Хана не поглотила их, останься они рядом. И все же, хотя в разговоре с дядей Фумио и обвиняла свою мать в старомодности, дома ей приходилось мириться с нынешним положением вещей. В присутствии Ханы все домашние вели себя как полагается.