Кинслер пикирует

Чернобровкин Александр Васильевич

– ... а дело оказалось сложнее, чем я предполагал, – закончил я за него.

– Но ведь у нас же заключен договор, мы понадеялись...

Я засмеялся в трубку.

– Шестьсот тысяч вас устроят? – после паузы уже деловым голосом спросил Менрайт. Не дождавшись ответа, накинул: – Семьсот?

– Корабль и сто тысяч задатка. Или расстаемся, – жестко заявил я.

Я отлично понимал, что деваться им некуда, времени до фестиваля осталось мало, другого на такое дело вряд ли успеют подыскать, поэтому вынуждены будут принять мои условия. И еще я понял, что как деловой партнер на этой планете я превращаюсь в ноль, и имею шанс превратиться в ноль как человек. Плевать – корабль стоит риска.

Менрайт

попросил еще десять минут на обдумывание. Я дал, а сам вернулся к блюду морских червей с местными грибами, похожими на набухшую плесень. Доев их, перешел к десерту – розовато-зеленой студенистой массе, приготовленной из «фальшивых цветов» – растений-хищников с яркими разноцветными листьями, напоминающими лепестки.

На половине десерта телефонные переговоры возобновились. Лок Менрайт, наверное, получил хорошую взбучку, потому что забылся и заговорил не от своего лица.

– Шеф недоволен вами.

– Плевать мне на твоего шефа и на его «доволен-недоволен»!

Для Менрайта подобные слова были неслыханным святотатством. Зато отбили охоту дальше торговаться.

– Я бы не советовал, – предупредил он.

– Плевать я хотел и на твои советы, – чуть мягче произнес я. – Как я понял, мои условия приняты?

– Да.

– Товар обмениваю на документы на яхту. И без фокусов, ясно?

– Да.

– Всего хорошего! Привет шефу!

Обед в сто экю, хорошая сигара, тихая музыка и удачные переговоры разбудили во мне мечтателя. Я имел полное право лениво развалиться в кресле – и повитать в облаках. Я понимал, что яхту просто так не отдадут, что за нее придется воевать, но ведь можно позволить себе хотя бы пару часов пожить так, как в реальности никогда не бывает. Особенно приятно сделать это перед трудным делом. Ведь хищник выбран, крылья сложены – и, пока медленно, но с каждым мгновением разгоняясь все быстрее, кинслер пикирует...

Через три часа я, бодрый и веселый, зашел в казино «Черная дыра». Время не игорное, людей в залах едва ли больше, чем обслуживающего персонала: в основном азартные игроки-неудачнники с пустыми карманами и глазами. Двое дернулись было ко мне, но, узнав, опять прилипли к стенам у столов. Я побродил по залам, сыграл несколько раз по маленькой. Почти все время проигрывал, но как раз это мне и нужно было. Ведь интересовала меня не игра (как ни странно, я абсолютно не азартен), а разменные автоматы – небольшие узкие ящики, вделанные в стены. На уровне моей груди в них была прорезь для кредитной карточки, чуть ниже – клавиатура и табло, где высвечивалась сумма заказа или сданных фишек, еще ниже – лоток, откуда забирались или куда ссыпались фишки. Я подходил к автоматам как можно чаще, брал несколько мелких фишек, быстро проигрывал, снова брал. И все время прислушивался к разговорам.

Мне повезло. Стоящие позади меня два неудачника обсуждали чей-то вчерашний крупный выигрыш. Кто-то сорвал куш в девятьсот тысяч. Деньги выплатили моментально, не то, что в прошлый раз, шесть дней назад, когда пришлось ждать почти час. Шесть дней назад был вторник, а вчера – воскресенье. Автоматы работают на одну кассу, и если в них в воскресенье хватило денег, а во вторник – нет, значит, кассу снимают в понедельник, скорее всего, сразу же по закрытию казино, в четыре часа утра. Я предполагал такое, но лишний раз убедиться никогда не помешает. Теперь можно уходить из казино. Я дал по четвертаку стоявшим за моей спиной болтунам и, выходя из зала, заметил, как торопливо они бросились к столу сделать единственную ставку. Торопливость – первый признак неудачника.

На стоянке у казино прилипли к земле два флайера – восьмиместное такси и красный спортивный «Стриж». Рядом со «Стрижом» стояла девушка – ноги, ноги, ноги, роскошный бюст, зеленые глазищи – одна из тех

красавиц, которых вроде бы где-то видел, но никак не вспомнишь где, а расставшись, никак не вспомнишь лицо. А может, это я от злости так думаю, потому что девушка принадлежит не мне. Впрочем, может и мне.

– Красотуля, не подскажешь, как мне попасть туда, куда летишь ты?

Это своего рода тест, придуманный мной. Если смысл вопроса понимают позже, чем за три секунды, – значит, знакомиться ни к чему. Красавице потребовалось две секунды.

Улыбка – два ряда великолепных зубов, приглашающий жест:

– Садись во флайер – узнаешь!

Я так и сделал. Вела она лихо: почти вертикально набрала высоту, заложила крутой вираж и стремительно рванула в сторону западной окраины – тихого района одно-двухэтажных особняков, заселенных состоятельными людьми. Пару раз красавица ругнулась в адрес флайеров, пересекающих ее путь, а когда на табло загорелась красная цифра «50» – штраф за нарушение правил полета, переключилась на автопилот. И тут же бесцеремонный взгляд уверенной в собственной красоте отыскал мои глаза. У меня с бесцеремонностью тоже все в порядке. Оценив друг друга с этой стороны, мы одновременно засмеялись.

– Почему ты не спрашиваешь, куда мы летим?

– Какая разница? – беззаботно ответил я и добавил, затасканный комплимент – на оригинальный почему-то не хватило мозгов. – С тобой – хоть на край света!

– А вдруг я завезу в какой-нибудь притон?

Я чуть было не ответил, что мне как раз туда и надо.

– С красивой рай и в притоне!

Приземлились мы у бара «Альбонея», названного так в честь планеты, покрытой загадочным туманом. Этим туманом заполнен был и бар. Столики, оборудованные в нишах, похожих на полураскрытые устричные раковины, как бы лежали на дне изумрудно-зеленого моря, вода в котором была невесомой и текла сразу во всех направлениях. Переваливаясь через створки, она опускалась на наши головы, на столик, в бокалы и приносила с собой отдельные слова, звуки и осколки разноцветных огней, подбирала наши слова и свет оранжевой настольной лампы и уносила к другим столикам или к потолку. Вот около моего лица завибрировало чье-то «ну», рядом потрескивал и сыпал единственной искоркой огонек чьей-то сигареты, чуть дальше два аккорда из какой-то мелодии и разноцветная мозаика, украденная у светящейся где-то в зале рекламы. Даже когда сам говоришь, кажется, что видишь, как предложения дробятся на отдельные звуки, они вязнут в тумане, смешиваются с чужими – и через секунду нельзя уже разобрать, что ты сейчас сказал. Порой мне казалось, туман ворует и мои мысли, – такой пустой вдруг стала голова.

Красавицу звали Иолия. Она снималась в рекламных фильмах. Неудавшаяся актриса. Работает здесь по контракту, который закончится в последний день фестиваля. Работа нравилась, потому что режиссер – пожилой примерный семьянин.

– ... Не пристает режиссер, зато его жена устраивает сцены ревности! – с грустной улыбкой поделилась она. – А ты, наверное, летчик из патрульной службы?

– Да, – не моргнув, соврал я. – А как ты догадалась?

– Лицо у тебя мужественное и немного отрешенное, словно ты чуточку не от мира сего, – пошутила она.

Значит, есть какая-то польза и от четырех лет разговоров с самим собой.

– Служба, – многозначительно произнес я. – Полеты в одиночку, постоянное напряжение, риск...

Тут я выдал несколько приключенческих историй, будто бы случившихся со мной: о преследовании преступников, перестрелках, удачных захватах. Впрочем, эти истории действительно происходили со мной, только я был не охотником, а добычей. Иолия слушала с интересом, даже позабыла о кроваво-красном фирменном коктейле. Туман воспользовался этим, заполз в бокал, и теперь там плавала парочка удивленно-восхищенных Иолиных «Да?!»