Кинжал с красной лилией

Бенцони Жюльетта

— Ну, тогда к королеве. Она ее крестная мать.

— К толстой банкирше? Вы что, ее совсем не знаете? Или спите наяву, мой друг? В этой кубышке не найдется ни грана сострадания, она просто-напросто откажется ее принять. Нет, я думаю, что самый лучший выход для несчастной девушки — это отправиться ко мне. Там ей будет обеспечен необходимый уход, моя мама понимает во врачевании ничуть не меньше лекарей, но я попрошу вас, месье де Курси, сохранить ее местопребывание в тайне. Никто, до новых распоряжений, не должен знать, где бедняжка находится.

— Даю вам слово, мадам. Думаю, что это самое разумное решение. До тех пор, пока мы не будем знать, что произошло в особняке де Сарранса...

— Как только вы узнаете, что там произошло, будьте

любезны приехать ко мне и все рассказать. Вы не можете себе представить, какое наслаждение мне доставит гнев короля, который он обрушит на маркиза, если маркиз в самом деле, как мы и предположили, довел свою юную супругу до такого состояния. До меня дошел слух, что, помогая де Саррансу жениться на сияющей золотом флорентийке, король собирался и сам погреться у этого огонька. Меня очень забавляет, что желанная птичка окажется у меня в клетке.

«Не сомневаюсь», — подумал про себя Тома, и, закутав как следует беглянку в покрывало, уложил ее в карету. Маркиза де Верней — Генриетта де Бальзак д'Антраг — не считалась при дворе в списке самых добрых и милосердных, особенно когда речь шла об отношении к молодым и хорошеньким девушкам. У любовницы короля, которая сумела прибрать его к рукам после смерти Габриэль д'Эстре, характер был деспотический, и с ее влиянием нельзя было не считаться, несмотря на возникший слух, что Генрих готов ее оставить. Сама маркиза де Верней никак не могла этому поверить, получив от короля столько подтверждений его слабости по отношению к ней, столько различных уступок и даже прощение двух заговоров, которые другим стоили бы головы, потому что они преследовали цель устранить короля и дофина ради восхождения на трон Гастона де Вернея, сына, подаренного маркизой Генриху. Благодаря рождению этого сына она надеялась стать королевой Франции. Притязания на королевский трон не казались маркизе преувеличенными, потому что Габриэль, предыдущая возлюбленная Генриха, непременно стала бы королевой, если бы смерть не унесла ее накануне венчания, а ведь народ ненавидел ее не меньше маркизы. Генриетта тоже чуть было не увенчала свою голову короной. Влюбленный Генрих подписал обещание жениться на ней, если она родит ему в ближайший год сына. К несчастью, шаровая молния, влетевшая в спальню будущей матери, вызвала преждевременные роды, и ребенок родился мертвым. Генрих, уже не раз пожалевший о своей опрометчивости, поспешил сочетаться законным браком с Марией де Медичи, но Генриетта сохранила подписанный им опасный документ...

Никто не мог поспорить с тем, что она внушила королю безумную страсть, хотя и по внешнему виду, и по характеру была полной противоположностью и Габриэль, и Марии. Брюнетка, в отличие от двух блондинок, она обладала живостью и пикантностью, была смешлива и искушена в любовных играх, но при этом отличалась придирчивостью, бессердечием, эгоизмом и готовностью всегда отпустить язвительную реплику.

Тома, как и все при дворе, знал особенности маркизы и счел подвигом с ее стороны то участие, которое она проявила к несчастной Лоренце, которую он вытащил на берег. Вокруг не было ни единой живой души, только мадам де Верней со своими слугами — она возвращалась с ночного празднества, устроенного той, кого вся Франция называла королева Марго...

Отказавшись от предложенного гостеприимства мадам де Верней, Тома де Курси наблюдал за удаляющимися факелами маленького кортежа, который вскоре растворился во тьме. Возвращаться к товарищам, которых оставил, заметив женскую фигурку, бежавшую к Сене, он не стал. Тома как раз вышел с приятелями из таверны, и эта женская фигурка заставила забиться его сердце чуть быстрее, а почему, он и сам не знал. Ему и теперь не верилось, что на его долю выпал счастливый случаи спасти ослепительную красавицу, которая нанесла такую рану сердцу его друга Антуана...

Кровь застыла у него в жилах, когда он вместе с мадам де Верней увидел, до какого состояния довел маркиз де Сарранс свою молодую супругу. А кто еще, кроме него,

мог это сделать? Кто, кроме него, имел право обнажить в эту ночь волнующую грацией и совершенством красавицу? Тома не нужно было даже закрывать глаза, чтобы увидеть перед собой красные полосы, оставленные хлыстом на белой, как снег, нежной коже... Немыслимое счастье, которое свалилось на старика, видно, свело его с ума... Если бы де Курси не промок насквозь, он бы непременно отправился на улицу Бетизи, чтобы узнать, что там происходит. Но Тома был разумным молодым человеком и в противоположность своему другу Антуану редко следовал первому порыву своих чувств. Сейчас он прежде всего хотел бы переодеться в сухое платье. А уж потом отправиться в особняк маркиза. Он не сомневался, что найдет грубое животное, упившееся вином и жестокостью, спящим посреди разоренной спальни. И тогда он решит, как обойтись с бесстыжим чудовищем. Достойнее всего было бы, конечно, расправиться с ним с клинком в руке... Но в глубине души Тома грела мысль о более суровом наказании, которого заслуживает подобная жестокость. С каким бы наслаждением он расквасил ударом кулака длинный нос, подбил похотливый глаз, который так бесстыже посмел воззриться на Лоренцу в Фонтенбло! А почему бы не удушить его? То, что маркиз приходился отцом его другу, нисколько не смущало Тома. Он считал, что долг каждого честного человека уничтожать зло, где бы он его ни встретил. После расправы он сумеет объясниться с Антуаном, а маленькая флорентийка будет, по крайней мере, в безопасности...

Де Курси быстро добрался до дома. Он жил рядом с монастырем августинцев в очень удобной квартирке, которую снимал за весьма умеренную цену у бывшего прокурора Шатле господина Реньо де Вильепинт, с которым находился в прекраснейших отношениях. Его хозяин, пожилой вдовец без детей, жил в том же доме в бельэтаже, распределяя свои заботы между библиотекой, которую не уставал постоянно обогащать, соревнуясь со своим другом Пьером д'Этуалем, и погребом, где черпал любовь к жизни и живость ума, которыми имел право гордиться и гордился!

До отъезда Антуана Тома делил с ним эту удобную квартиру, наполненную прекрасным воздухом, — окна ее выходили в небольшой садик, — которая состояла из двух спален, небольшой общей комнаты и мансарды, достаточно просторной, чтобы разместить там двух слуг, но занимал ее один Грациан, слуга Тома, служивший обоим молодым господам. Скаредность Гектора де Сарранса не давала возможности его сыну обзавестись собственным слугой. После поспешного отъезда Антуана в Англию Тома остался единственным хозяином квартиры. Но это его вовсе не радовало. Ему очень не хватало друга. Но он утешался мыслью, что Антуан не останется на всю жизнь по ту сторону Ла-Манша.

Однако этой ночью, переодеваясь с помощью Грациана, а переодеться ему нужно было с головы до ног, Тома вдруг подумал, что, как бы ни желал он вновь повидаться с Антуаном, лучше бы его друг приехал тогда, когда драма, первый акт которой только что разыгрался, не только завершилась, но и хорошенько была всеми позабыта. Другое дело, если Тома придется оставить на полу проткнутое шпагой бездыханное тело де Сарранса-старшего. Честь потребует дать отчет в совершенном де Саррансу-младшему, что, безусловно, охладит пыл дружбы, которой Тома так дорожил...

Грациан, пикардиец, как его хозяин, и к тому же его молочный брат, среди множества разнообразных достоинств обладал одним, необычайно ценным: он умел хранить молчание даже тогда, когда сгорал от любопытства. А если уж ему становилось невмоготу, он задавал вопросы, но самые простые и обыкновенные, однако невинные только на первый взгляд, а сам уж потом делал из ответов соответствующие выводы. Во время переодевания Грациан поостерегся о чем-либо спрашивать своего хозяина. Судя по мрачному лицу, господин не снизошел бы до желанных ответов. Но когда смена одежд завершилась и Тома, уже весь в сухом, стоял посреди комнаты, Грациан, обмахнув щеткой шляпу, подал ее хозяину и с безразличным видом спросил: