Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.3
Шрифт:
– Понимаю.
– Мой род взял Серге. Но сукры могли узнать. Нельзя брать в род чужого. Серге не хотел жить у нас. Он уходил. Так было три раза. Никто не говорил сукру про Серге. Все боялись закона сукра. Закон сукра нарушил – смерть. Но закон рода нарушил – тоже смерть. Ты понимаешь?
– Понимаю.
– В тот год была лихорадка. Много людей умерло, а много бежало в лес. Когда пришли сукры, не было мужчин, чтобы сторожить ворота. Сукрам нужны были новые люди. Я была в деревне, когда они пришли. Они не должны были приходить. Наша деревня дает сукрам зерно и вещи. Мой сын погиб. Мой брат убит на пороге дома.
– И он убивал?
Мне хотелось, чтобы старуха ответила «нет». Сергей не имел права судить и казнить. Даже если ему казалось, что это право дает ему справедливость.
– Он сказал: «Если я убью сукра, придет другой сукр. Только все вместе люди могут прогнать их».
– Правильно, – выдохнул я. – Это ничего не решает.
– А мы ждем, – закончила старуха. – И нас все меньше. А сукры все сильнее.
Где-то далеко, за пределами деревни, возник низкий протяжный звук, словно кто-то натянул и отпустил струну контрабаса. Агаш осеклась, невидящие глаза смотрели туда, откуда пришел звук. Пальцы, раздутые в суставах, вцепились в тряпку, прикрывавшую колени.
– Что это? – спросил я.
– Трубы, – сказала старуха. – Еще далеко.
– Идут сюда? – не отставал я.
– Смерть сторожит людей. Ты уходи. Серге сказал, чтобы ты уходил.
– А где Сергей? Где я найду его?
– Серге в лесу. Они ищут Серге. Уходи. Ты такой же, как он. Я была больна от горя. Я сказала Серге, что он должен убить сукра. А Серге сказал тем, кто оставался живой: почему вы даете себя резать, как свиней? Лучше бы он не приходил. Уже нет мужчин в нашем роду, уже нет деревни, и сукры убьют последних за то, что деревня дала приют Серге. Нельзя спорить с судьбой…
Звук контрабаса донесся снова. Чуть ближе. Или мне показалось, что ближе?
– Агаш-пато! Агаш-пато!
Вбежал, запыхавшись, мальчишка-пастух. Он размахивал сведенными в кулаки руками, помогая себе говорить. Старуха слушала, не перебивая. Потом протянула руку. Мальчишка разжал кулак. Там был комочек бумаги. Я расправил его. На листке, вырванном из записной книжки, было крупно, косо написано: «Николай, быстро уходи. Не вернусь, позаботься о Маше. Я у нее один. Это приказ».
Записка была без подписи.
– Ты уходишь? – спросила Агаш.
Я посмотрел на часы. Чуть больше часа прошло с тех пор, как лесник ушел с мужчинами. Я знал, что не послушаюсь его. Я не мог вернуться один.
– Уходи быстро, – настаивала Агаш. – Курдин сын выведет тебя.
– А вы?
Она показала на черную щель позади нар:
– Я спрячусь в яме.
– Мальчик может провести меня к Сергею?
– Нельзя.
– Почему? – Я взял ружье лесника.
– Он не велел. Он знает лучше. Ты чужой.
– Я пойду к Сергею, – сказал я. – Он мой брат.
Старуха молчала.
– Тогда я пойду один.
Мальчик топтался у входа, будто хотел убежать, но не смел.
Старуха повернулась к нему, заговорила.
– Иди к Серге, – согласилась старуха. – Ты мужчина. Мальчика от леса пришли обратно. Я не хочу, чтобы его убили. Он спрячется со стадом.
– Спасибо, тетя Агаш, – кивнул я.
Мальчишка бежал впереди, иногда оборачивался, чтобы убедиться, что я не отстал. Страшно худые, раздутые в коленях ноги мелькали в пыли, волосы стегали пастуха по плечам.
Мы выбрались через заднюю стену одной из хижин и сквозь дыру в тыне. Дорога вела вниз, с холма, к пересохшему ручью и снова вверх к голым вершинам скал, торчавшим из далекого леса. Стало жарко. Пот стекал по спине, и ружье казалось тяжелым и горячим. Пыль оседала на мокром от пота лице и попадала в глаза.
Снова донесся звук трубы, утробный и зловещий. Так близко, словно кто-то невидимый стоял прямо за спиной. Мальчишка пригнулся и бросился к лесу, петляя, как заяц. Вторая труба откликнулась слева. Я побежал за пастухом. Лес приближался медленно, мальчишка далеко опередил меня.
Спереди, оттуда, куда бежал пастух, послышался крик. Я приостановился, но шум в ушах и стук сердца мешали слушать. Кто кричал? Свои? Я был здесь от силы три часа, но уже делил этот мир на своих и чужих.
Когда я добрался до леса, мальчишки нигде не было. И тогда мне стало страшно. Страх был рожден одиночеством. Я поймал себя на том, что стараюсь вспомнить путь назад, к раздвоенной сосне, к двери на болоте, к действительности, где ходят автобусы и тетя Алена то и дело выглядывает в окно, беспокоясь, куда я запропастился. Но что может мне грозить? Что я заблужусь в лесу? Опоздаю на автобус? А мне грозила смерть… Но мысль о тете Алене вызвала мысль об Агаш. Вот она, тетя Агаш, прислушивается в пустой хижине к гуду трубы, дожидаясь, когда в деревне раздадутся тяжелые шаги врагов, которых я еще не видел, потом сползает с нар и ощупью ищет ход в душную темную нору…
Я выпрямился и пошел по лесу. Я не здешний. Со мной ничего не должно случиться. Надо найти мальчишку. Ему страшнее.
Стрела свистнула над ухом. Сначала я не понял, что это стрела. В меня еще никогда не стреляли из лука. Стрела вонзилась в ствол дерева, и перо на конце ее задрожало. Я бросился в чащу, и еще одна стрела чиркнула черной ниткой перед глазами.
Кусты стегали по лицу, ружье мешало бежать, кто-то громко топал сзади, ломая сучья. Земля пошла под уклон, и я не успел понять, что уклон этот обрывается вниз.
Я не выпустил из рук ружья и, катясь по висящим над обрывом кустам, ударяясь о торчащие корни, старался ухватиться, удержаться свободной рукой. Больно стукнулся обо что-то лбом и рассек щеку. Мне казалось, что я падаю вечно. Может быть, я на какое-то мгновение потерял сознание.
Потом была боль. Острый сук вонзился в спину, не давая дышать. Я попытался подняться, но сук, прорвав пиджак, держал крепко. Саднило лицо. Я замер. Я понял, что произвожу слишком много шума. Они могут найти меня. Я старался дышать тише, медленней. Я оперся о ружье и резко приподнялся. Сук треснул и отпустил меня. Я довольно далеко откатился от обрыва, и примятая трава и кусты, лениво распрямлявшиеся на глазах, указывали мой скорбный путь. Наверху, близко раздались голоса. Я замер. Преследователи спорили о чем-то. Потом замолчали. Спускаются вниз?