Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.3
Шрифт:
Это была любимая тема моего отца после того, как умерла мама. Князь говорил мне как-то: «У твоего отца гипертрофированное чувство долга. Он разрывается между долгом перед правительством, которое заставляет его бегать по горам, стрелять в контрабандистов, арестовывать воров, и долгом перед вечностью, который зовет его отряхнуть мирскую пыль и щадить все живое, включая комаров». Тогда мы как раз собирали ракетки, вечерело, вокруг жужжали комары, и сравнение Као было очень образным.
– В городе неспокойно, и князья, которые недовольны Лигоном, в любой момент могут поднять кровавое восстание. Правда, я надеюсь, что Урао их переубедит.
– Вот видишь, отец, – сказала
– Урао умнее и образованней остальных князей. Князья большей частью остались где-то в шестнадцатом веке, а он – детище нашего. И потому он опаснее их всех, вместе взятых… – Отец поднял руку, останавливая мои возражения: – Конечно, мне будет спокойнее, если ты в эти дни побудешь в монастыре. К тому же мне нужно передать настоятелю письмо, которое я не могу доверить никому больше. Почтенный Махакассапа отказался от суетного мира, но суетный мир близок к стенам его монастыря.
– И долго я должна быть в монастыре?
– Думаю, что нет. Несколько дней.
– Но если князья поднимут восстание…
– Я о себе позабочусь. А теперь расскажи о русских. Зачем они приехали? Что ты о них знаешь?
ЮРИЙ СИДОРОВИЧ ВСПОЛЬНЫЙ
Как только мы миновали окраины города, дорога пошла серпантином вниз по крутому, заросшему лесом склону плато, на котором стоит Танги. Иногда навстречу попадались старые перегруженные, размалеванные автобусы, на крышах которых громоздились корзины, ящики, тюки, и становилось страшно при мысли, насколько неустойчивы эти машины. На повороте дороги стоял рабочий слон и чего-то ждал. Иногда открывался вид на долину с громадным длинным озером. За озером поднимались лесистые отроги гор, и я вдруг с острым чувством отстранения понял, что именно там мы были вчера утром, именно там я пережил, быть может, самые напряженные секунды своей жизни. Горы были спокойны и молчаливы.
Дорога распрямилась на плоской долине. По сторонам тянулись рисовые поля. Возле дороги в канаве нежились буйволы. На их спинах дремали маленькие белые цапли.
Через полчаса мы достигли городка, от которого начинаются дороги на Лонги и к берегу озера Линили. Мы остановились на несколько минут у небольшой лавки, перед которой в тени дерева стояли простые деревянные столы. Наш сержант предложил выпить чаю, и все с радостью согласились. Хотя я предпочитаю не питаться в случайных придорожных заведениях, так как недостаточное мытье посуды может привести к амебной дизентерии, на этот раз я разделил с товарищами трапезу. Мне вдруг подумалось, что эта моя командировка принципиально отличается от предыдущих, ибо я выступаю в ней как участник большого, рискованного дела и соображения личной гигиены, не теряя своего значения, отступают на второй план.
Когда мы, расплатившись, поднимались из-за стола, по дороге проехал потрепанный «фольксваген». Я не заметил, кто в нем, но Володя вдруг поднял руку и помахал вслед машине. Мне показалось, что в ответ мелькнула в окне тонкая рука.
– Кто это? – спросил Котрикадзе.
– Это Лами, – сказал Володя. – Разве не узнали? Лами, – повторил он. Ему нравилось, как звучит это слово.
Котрикадзе попросил остановить машину на берегу речки, у нового бетонного моста. Они спустились с Володей к самой воде, а я остался в машине, открыл блокнот, чтобы описать утренние впечатления. Стало теплее, над нами в головокружительной высоте парил орел. Вернулись геологи, и Отар сказал:
– Побольше бы датчиков, мы бы ими всю долину засеяли.
Мы поехали дальше и часто останавливались. Порой
Дорога поднялась на вершину пологого холма, и мы вышли из машины, чтобы поглядеть на открывшийся вид.
Действительно, озеро Линили заслуживает того, чтобы его называли жемчужиной Лигонских гор. Оно занимает дно плоской котловины и тянется с севера на юг километров на двадцать, стиснутое горным хребтом, у подножия которого шла дорога, и обрывом плато, на котором лежит Танги. Его небесная голубизна, заросли тростника у плоского северного берега, где в озеро впадает река, редкие деревни по берегам, квадратные паруса рыбачьих лодок и белая пагода на островке, окруженная купами бамбука, подчеркивали первозданную красоту и покой, царящий над этим водоемом.
«Капитану Васунчоку.
По моему мнению, Па Пуо жив. Его видели в саду князя. К князю приехал связной с юга с просьбой немедленно поднять княжество против военного правительства. Связного больше никто не видел. Полагаю, что князь не хочет, чтобы связной встретился с другими членами совета. Князь не пойдет сейчас на открытые действия против ВРК, так как понимает, что военные могут воспользоваться ситуацией, чтобы установить в горах прямое правление».
ВАСУНЧОК ЛАМИ
Я ехала в монастырь в стареньком папином «фольксвагене», которым правил полицейский. Полицейский должен был вернуться в Танги с ответом от дедушки Махакассапы. Мне было грустно уезжать из города, хотя, должна признаться, ночью страшно спать одной в пустом доме.
По дороге мы видели русских. Мне показалось, что молодой геолог обернулся и узнал меня. С русскими были солдаты – наверное, их охрана, а неподалеку стоял «джип» из комендатуры. Значит, правда, что военные заботятся об этих русских.
Мы ехали по берегу озера Линили, с которым у меня связано столько хороших детских воспоминаний, когда мы все – папа, мама и я – в воскресенье выезжали из города, потом ехали на лодке до деревни и смотрели, как рыбаки ловят рыбу, заходили к мастеру, который делает серебряные браслеты со слонами и тиграми, а потом доплывали до островка, где стоит белая пагода, и отдыхали под темным деревянным навесом. Отец с матерью зажигали желтые свечи на покрытой оплывшим воском приступочке у пагоды, а я ставила в медный горшок привезенные из Танги цветы.
Мы проехали деревню. Худая бурая свинья перешла дорогу, в тени дремали серые волы, и хромая собака бежала в пыли за машиной. За деревней потянулись мандариновые деревья – монастырский сад. Когда-то в деревне жили монастырские рабы, но их лет сто назад освободили, они стали просто крестьянами, но все равно ухаживали за садом, ловили для монахов рыбу, а за это брали себе часть урожая и возили мандарины на базар в Танги или в долину.
Ворота в монастырь были открыты, ограда кое-как подновлена и даже побелена известкой. Я разулась и взяла сумку с даром отца – позолоченным боддисатвой, который всегда стоял у него в комнате. Два молодых монаха в оранжевых тогах вышли на дорожку и смотрели на меня, как на кинозвезду. Я подумала, что вокруг могут бушевать войны, пролетать столетия, а внутри лишь меняются лица монахов, и они так же будут выходить утром за подаянием или, раскачиваясь, твердить бесконечные сутры в большой прохладной комнате.