Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.3
Шрифт:
Но тут, вместо того чтобы глаза выпучить и задохнуться в мучениях, старик Чапаев сильно воздух в себя втянул, пакет к губам прилип, все засмеялись на тщету усилий жизни перед надвигающейся смертью. А старик железными зубами шварк-шварк – в пластике дыра!
– Зубы! – закричал полковник. – Вижу зубы. Железные! Кто ему дал зубы? Последний пакет погубили! Всюду враги народа! Всюду наймиты фашистско-троцкистской разведки. Левкой, погляди, у П-234 есть зубы или он их Чапаеву одолжил?
Развернули Петру Гаузе рот, поглядели. А у него зубы на месте.
– Попрошу снять с меня орудие казни, так как она не состоялась.
– Снять пакет! – полковник ссутулился, постарел. – Назначить доследование. А тебя, Чапаев, мы все равно казним. Вот пришлют нам винтовки и веревки, обязательно казним.
Полковник быстро вышел. Остальные за ним. Только капитан Левкой задержался. Протянул Петру Гаузе листочек бумаги. Шевельнул носом – и нет капитана.
На листочке маленькими косыми буквами:
«Министру государственной безопасности и внутренних дел товарищу Л.П. Берия и лично товарищу Сталину от капитана госбезопасности Л.Е. Левкоя.
Заявление
Довожу до сведения присланного Вами для проверки состояния спецособлага № X под видом заключенного № 232 сотрудника, что начальник лагеря полковник Бессонов замечен мною в связи с врагами народа, а также нарушает режим и присваивает довольствие комсостава, а партийных собраний не проводилось более года».
– Странное письмо, – сказал Гаузе. – Почему мне?
– А потому что ты странный человек, – ответил Чапаев. – Двадцать пять лет ревизии не было. Есть мнение, что ты – ревизор.
Старик кейфовал на диване, нежился после победы.
– Что же мне делать?
– Подшей к делу и жди.
Тут старик достал из щели за нарами синюю папочку, на которой было печатными буквами выведено:
«ДЕЛО
полковника МГБ Бессонова Терентия Васильевича.
Начато 29 августа 1976 года. Закончено расстрелом…»
Дата последняя еще не проставлена. А дата начала – сегодняшняя.
Ну и старик. Уже успел. Может, они с Левкоем заодно? Кто их тут всех разберет?
Махнул Гаузе мысленно рукой, подшил в дело жалобу на начальника лагеря и спросил:
– Вы говорите, Василий Иванович, что здесь никто двадцать пять лет не проверял. Как это понимать?
– А так и понимай. У нас лагерь специальный. Для особо важных преступников, которых следует забыть. К нам и до пятьдесят третьего года редко начальство заглядывало. А с тех пор никто и не приезжал. Даже не знаю – доходят ли до товарища Вышинского и лично товарища Сталина мои бесконечные жалобы.
– Погодите! – воскликнул тут Гаузе. – Если к вам никто не приезжал, значит, о вас забыли!
– Нельзя забывать. Никто о нас не забывал. Просто усилили секретность, – сказал старик. – Так усилили, что птица без разрешения не пролетит.
– Нет, забыли, – упорствовал Гаузе. – Не может быть, чтобы патронов не привезли. Подумайте, Василий Иванович, – разве может быть, чтобы патронов не подвезли?
– С патронами ты меня уел. С патронами не объясню. А может, экономят?
– Неужели бы на вас пулю пожалели?
– Нет, на меня бы не пожалели. И все-таки, с чего бы им о нас забыть?
– Потому что времена изменились.
– Времена не меняются, – старик сказал. – Люди меняются,
– Сталин умер, Берию расстреляли. И как раз в пятьдесят третьем. Двадцать три года назад!
– Чего?
– Сталин, говорю…
– Врешь, – сказал старик. – Теперь-то я вижу, что ты и в самом деле – Гитлер, враг нашей Родины. Сталин никогда не умрет.
И как уж Гаузе старался, убеждал, но старик Чапаев был непреклонен.
– Потому что, – говорил он, – товарищ Сталин – мой друг и защитник.
И рассказал полководец Чапаев свою биографию.
8
– Ранили меня на реке Урал белые гвардейцы и взяли в плен. А я в исподнем был. Спрашивают: «Хочешь ли ты смерть принять или будешь нам честно служить?» А я отвечаю: «Как я есть мобилизованный насильно в Красную Армию крестьянин, то мне все равно, кому служить». Такова была моя военная хитрость. Ну, перехитрил я их, дослужил у них до конца Гражданской, потерпел вместе с ними поражение, но скрылся от наказания, а поселился на хуторе, у одной вдовы, и жил спокойно, даже в колхоз вступил. Пошел как-то в кино, а там картину мне показывают про подвиги товарища Чапаева. Понял – про меня. Рассказал я жене об этом событии, а она мне говорит: «Объявись, может, пенсию выдадут». Сообщил я о себе куда надо, проверили мою биографию, стали думать, что со мной делать, если я героически погиб много лет назад. Привезли меня в конце концов к товарищу Сталину. Принял меня вождь и говорит: «Не знаю, что с тобой делать. Столько мы с тобой вместе боевых верст прошли, Царицын защищали, Колчака разбили, из одного котелка щи хлебали, а вот теперь не могу тебя в живых оставить». Пригорюнился вождь, а я его спрашиваю: «Почему, Сосо, не можешь?» А он отвечает: «Не могу я народ обмануть. Народ полагает, что ты погиб геройской смертью, а не нанялся врагам в наймиты». «Может, – спрашиваю, – отправить меня обратно в деревню?» «Нет, – говорит, – там уже многие знали. Пришлось уже твою жену ликвидировать и других раскулачить. Нет, убивать я тебя не могу, хоть и настаивает на этом моя государственная безопасность. Лучше я, в память о походах, дам тебе вечный срок. Живи». Вот так, выпили мы с вождем, поблагодарил я его за милость и уехал сюда. А ты говоришь – умер. Нет, с такой мудростью не умрешь.
– Так чего же вы тогда бунтуете? – Гаузе спросил. – Покорялись бы!
– Вот тут ты не понимаешь, – Чапаев возразил. – Не знает наш вождь, что вдали от него подручные творят. Скрывают от него правду. Сталин только изолировать хотел – а им бы со свету сжить. И ты меня не сбивай, потому что и у меня идеалы есть. Дойду до Сталина и всю правду ему расскажу. А если, по твоей вражеской версии, Сталин умер – к кому я пойду? Вот достроим мы железную дорогу на помощь китайской революции, я тогда выйду по амнистии и все Сталину расскажу.
– Не нужно уже помогать китайской революции, – сказал печально Гаузе, хоть и не рассчитывал на понимание. – Потому что власть в Китае захватила враждебная нам клика Мао Цзэдуна.
Старик и возражать не стал такой крамоле и идиотству. Только подошел к двери и крикнул в задвижку:
– Возьмите от меня врага народа, сущего Гитлера, с которым я оставаться не могу – задушу его ненароком. Как Бухарина задушил, чтобы он на честных зэков начальству не стучал.