Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.4

Булычев Кир

– Мы... – возобновил свою речь скелет, – я судья, я был судьей.

– Какой судья?! Это же санаторий?

– Не знаю такого слова, – сказал скелет.

Он закрыл глаза сухими, чешуйчатыми, как у песчаной ящерицы, веками.

И превратился в мертвеца.

«Может, он пришел сюда давно, когда еще не было санатория? А кто мне сказал про санаторий? Кто-то сказал – все так думают».

– До свидания, – сказал Коршун.

Скелет не ответил.

Коршун миновал зал и оказался в гнилом завале, пробираясь сквозь который

был вынужден растаскивать какие-то бревна и чуть не погиб, когда сверху рухнула балка, но она рассыпалась, грохнувшись перед ним.

Переводя дух, Коршун услышал сзади высокий тихий смех. Он решил, что смеется давешний судья.

Но это был не судья, потому что, оглянувшись, он увидел среди бревен еще одно существо из страшной сказки – может, это была Баба Яга. Этот скелет в длинной рваной юбке был быстр в движениях, как бывают быстры рыженькие тараканы.

– Ах, ах, ах! – пронзительно заверещало существо и сгинуло в развалинах.

На этот раз Коршун уже не так испугался, хотя понимал, что следом за попрыгунчиком может вылезти дракон или какой-нибудь крокодил.

Но, на счастье, развалины кончились – Коршун продрался сквозь заросли голых колючих палок и оказался на берегу речки там, где она подходила к тылам его полка – здесь неподалеку должен был быть штаб полка.

Коршун совсем не был уверен, что его тянет туда заглянуть, но и миновать лабиринт штабных траншей и канав было нелегко – уж очень большой крюк придется делать по тылам. И неизвестно, кого встретишь.

Здесь, в тылу, он рисковал нарваться на патруль, который скорее всего сочтет его дезертиром, а доказать обратное нельзя – если ты здесь, значит, ты дезертир.

Коршун присел за пригорком, пытаясь разглядеть, что же происходит в штабе полка, но долго никто не появлялся. Так долго, что Коршун собрался было идти дальше. Но потом он увидел двух ублюдков. Он узнал их по кожаным курткам, круглым шлемам и по медным маскам. Ублюдки спокойно шли по перемычке между траншеями, ничего не опасаясь, уверенные, что никто на них не нападет.

Хорошо, что у Коршуна хватило выдержки просидеть здесь подольше.

Иногда ублюдки нагибались, что-то искали. Вот они спрыгнули в канаву. Потом один из них снова вылез наверх, и в руке у него был меч. Меч был в ножнах, и перевязь болталась петлей до самой земли. Это был трофейный, то есть наш меч!

Ублюдки грабили трупы. В Коршуне поднялся гнев солдата, который хочет расправиться с мародерами, но он сдержал себя. Он не в бою, он не хочет умирать – ведь в мгновение ока прибежит взвод ублюдков и расправится с ним.

Нет, ему надо добраться до лазарета.

Коршун спустился к самой речке и быстро побежал вдоль берега.

Речка была грязная, вонючая, серая, словно в нее провалилась канализационная труба.

Пробежав шагов триста, Коршун понял, что миновал расположение штаба. За штабом, насколько ему было известно, тянулись старые канавы,

в которых не должно быть людей. Там когда-то была городская свалка, но, видно, так давно, что мусор превратился в смесь земли, трухи, ржавчины – невнятную смесь бывших отбросов.

Поднявшись вновь от берега и убедившись, что вокруг пусто, Коршун прыгнул в канаву, и, хоть она вела не туда, куда нужно, он последовал по ней, минуя глубокие ямы, похожие на воронки от орудийных снарядов – от чего? от каких снарядов? – в одной из них он увидел труп солдата – видно, бежал от врагов да помер.

Когда, по расчетам Коршуна, до лазарета уже было недалеко, он увидел еще одного мертвеца. Он был голый, его грудь и правая рука были забинтованы – значит, он убежал или ушел из лазарета.

Через полсотни шагов Коршун увидел еще двоих раненых. Один из них был едва жив.

– Ты из лазарета? – спросил Коршун, увидев, что тот шевелится.

– Пить, – попросил тот.

Коршун отвинтил крышку фляжки. Там осталось совсем немного воды – хватило на два глотка.

– Они пришли, – прошептал раненый, – они пришли к нам и всех в лазарете перебили... Всех...

В том не было ничего удивительного, потому что было принято убивать чужих раненых. Если бы наши захватили их лазарет, тоже не стали бы чикаться. Что делать с ними, с ранеными?

И этот раненый скоро помрет. У него открытая рана в груди выше сердца и лужа крови вокруг.

– А что санитарки и доктора? – спросил Коршун.

– Пить, – сказал раненый.

– Нет у меня больше воды. Все равно ты скоро помрешь.

– Врешь, – сказал раненый.

– Что с докторами?

– Иди сам смотри, – сказал раненый и закрыл глаза. Он сердился на Коршуна.

Коршун пошел в лазарет, не оборачиваясь, хотя сзади раненый снова заныл: «Пить, пить, пить!»

Госпиталь лежал в низине, недалеко от места, где Коршун видел раненых.

Там было пусто.

Ни шагов, ни звуков, ни криков. Коршун понял, что тут никого нет.

Он спрыгнул в большую яму – в палату. Некоторые койки были пустые, в других лежали убитые. За занавеской, где была операционная, тоже было пусто, убитый лежал на столе – видно, его убили во время операции, а на нем, поперек, лежал доктор. Незнакомая сестра валялась в углу. Ее лицо было закрыто подолом. Она была изнасилована, а потом убита.

Коршун пробежал по траншеям лазарета – на вещевой склад, в комнату врачей... ни одного живого человека.

В комнате, где работали лекари, стояла большая бутыль с водой. Почему-то, разрушая все, ублюдки ее не разбили. Попробовав, Коршун наполнил флягу.

Потом побежал к тому раненому, который, может, еще жив.

Раненый был жив.

– Пей, – сказал Коршун. – Только скажи, что они сделали с санитарками и сестрами.

Тот пил долго, маленькими глотками.

– Спасибо, – сказал он. – Их увели, утащили с собой.