Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.7
Шрифт:
– Вы воспитываете, настоящих героев, – сказала по-французски императрица. – Он был хороший мальчик. Я к нему привязалась.
– Он был один из моих лучших офицеров, – сказал Колчак. – Россия его не забудет.
Матросы принесли найденный на дороге труп поручика Джорджилиани, который был изуродован десятками пуль и сабельных ударов. Так никогда и не выяснилось, кто был виновен в его смерти – отряд ли Ялтинского совета, который категорически отказался принять за это ответственность, либо татарские националисты из банды Ахмета Керимова, которые мстили Колчаку за смерть своих товарищей.
Третьим в том ряду положили полковника Баренца, который
Монумент, поставленный в Ялте в десятую годовщину этих событий, представляет собой бронзовую фигуру императрицы Марии, у ног которой расположились те герои России, что определили ее судьбу: к императрице протягивает руку адмирал Колчак, как бы предлагая спуститься с пьедестала. Еще ниже, демонстрируя единение сословий, склонились к пулемету князь Феликс Юсупов и подобный Адонису молодой офицер Берестов, происхождение которого в последующие годы оказалось так и не разрешенной тайной истории, подобно тайне Железной маски. За его спиной, вглядываясь вперед и почти сливаясь с камнем, стоит полковник Баренц, и наконец, внизу лежит, опираясь на локоть и прижав руку к груди, в которой вот-вот перестанет биться сердце, поручик Джорджилиани – тоже фигура таинственная, потому что историки не понимают, что же он делал во время штурма Дюльбера. Остальные фигуры на постаменте – обобщенные. Не надо искать в них сходства с действительными солдатами и матросами, что сражались, спасая императрицу и империю, но все они без исключения увенчаны достойными лаврами, наградами и пенсиями.
Великая княжна Татьяна пережила всех действующих лиц этой драмы и скончалась в Ментоне, в Швейцарии, в 1986 году в возрасте девяносто лет, окруженная скорбящими родственниками. Захоронение ее праха состоялось в Петербурге, в Александро-Невской лавре при большом стечении публики.
Колчак и императрица перешли на борт «Императрицы Екатерины».
Когда катер подходил к адмиральскому трапу, Александр Васильевич был еще в сомнении, объявлять ли экипажу о том, что за гости прибыли на борт, но оказалось, что команда уже выстроена на шканцах и встретила появление Марии Федоровны громовым «урра!».
Независимо от того, с какими чувствами кричали матросы – то ли искренне радовались, то ли поддаваясь общему настроению и не смея ему противиться, то ли уже начало сказываться разочарование в революции, которая третий месяц шумела на площадях, а жить становилось все хуже и порядка не стало вовсе, – в любом случае кричали матросы громко, как бы получая наслаждение от силы собственного дружного крика и правильности строя.
Дабы не терять времени и воспользоваться настроением команды, адмирал Колчак обратился к морякам с короткой и неожиданной речью.
Он заявил, что сейчас, когда страна охвачена волнением и беспорядком, необходимо взять на себя ответственность за ее судьбу. Не возьмем мы – возьмут враги, которые только и ждут, чтобы мы занялись внутренней грызней и междоусобицами. А кончится это тем, что германцы войдут в наши дома, будут измываться над нашими женами и невестами, а по всей России прокатятся грабежи и убийства. Останавливать эту трагедию будет поздно. А сегодня мы еще можем повернуть колесо истории, потому что мы, Черноморский флот, объединены, сильны, вооружены, – мы железный кулак России, которым она разгромит всех врагов.
– Потому сообщаю вам, матросы и офицеры! Государыня императрица Мария Федоровна согласилась взять на себя регентство над наследником цесаревичем Алексеем до его совершеннолетия!
Колчак
Мало кто знал об этой старой женщине, что стояла на свежем ветру с адмиралом Колчаком. Да и лица двух высоких господ, что стояли за ее спиной, были малознакомы – лишь самые сообразительные и памятливые из офицеров и матросов вспомнили: худой – это бывший командующий, дядя царя, попавший в немилость к Гришке Распутину, а тот, кто пониже ростом, – бывший командующий авиацией.
Главное заключалось в том, что государыня императрица во плоти пришла на их корабль, пришла просить их помощи и поддержки, выделив «Императрицу Екатерину» из числа прочих дредноутов. Что судьба империи зависит сейчас от них. И когда один баталер из социалистов свистнул на слова Колчака, локтями и тумаками его затолкали в задний ряд, а потом и вовсе выкинули из строя. И это не укрылось от глаз адмирала.
Севастопольский матрос всегда чувствовал превосходство над солдатами и сухопутными людьми – он желал, чтобы его уважали и выделяли, чтобы его просили сделать революцию, свергнуть царя или изгнать германца. И его всегда просили. Прошли времена пятого года, когда глупые вороватые командиры могли кормить матросов гнилым мясом – за качеством мяса сам адмирал Колчак следил неустанно, да и для других командиров урок не прошел даром. Так что матросы были сыты, а их вольнолюбие определялось в значительной степени тем, что революционеры умели просить громче, настойчивей и со слезой. Теперь Колчак тоже отыскал козырь – императрицу.
Вряд ли его ход увенчался бы успехом, если бы он решил провозгласить царем любого из великих князей. Покровительствовать можно женщине; покровительствовать напыщенному Великому князю – позор для революционного матроса.
– Господа матросы! Господа офицеры! – Колчак поднял ладонь, обратил ее к строю, чтобы остановить шум. – По велению государыни императрицы сегодня наш флот выходит в открытое море. Во исполнение царской воли приказываю: всем кораблям первой линии взять курс зюйд-вест! Наша цель – священный город русского православия – Константинополь. Скоро наши двенадцатидюймовки заговорят возле его стен. Ура!
Матросы кричали, заходясь в восторге, им вторили прослезившиеся офицеры. Казалось, что этот единодушный крик летит над морем к берегу, доносясь до голубых, крутых склонов Ялты.
В тот миг были забыты все идейные споры и посулы социалистов. Взятие Константинополя, священного города, стало куда более важным, чем повседневное благополучие. И подобно крестоносцам, бедным крестьянам, устремившимся к Иерусалиму следом за Петром-пустынником, матросы линкора готовы были перенести любые муки и, может, даже пожертвовать жизнью ради великой цели.
Когда Колчак, опустошенный и измотанный, спустился в каюту императрицы, чтобы пожелать ей спокойного отдыха, та плакала. Возле нее, на коленях, стоял Александр Михайлович.
– Александр Васильевич, голубчик, – произнесла старая императрица, – на вас теперь только и надежда. Ошибиться нам нельзя.
– Согласен, ваше величество, – согласился Колчак. – В случае неудачи нам с вами лучше остаться за рубежом.
– Господь с вами, что вы говорите, Александр Васильевич! – почти рассердилась императрица. Но тут же улыбнулась: она полностью зависела от этого нервного подвижного адмирала с блестящими глазами.