Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.7
Шрифт:
Правда, надежды увидеть Лидочку почти не было – зачем ей ждать месяц обещанной встречи? Она уже уехала, может быть, отыскав могилу Андрея Берестова, а может быть, решив не искать ее.
Зная, что шансов у него почти нет, все же с утра, как приехал в Ялту, Ахмет отправился к гостинице «Мариано».
Было жарко – один из первых по-настоящему жарких дней, когда море замирает, будто в него налита не вода, а густое масло, когда море и небо сравниваются цветом и потому теряется линия горизонта, а рыбацкие лодочки кажутся
Публика на набережной была оживлена и криклива – еще не уморились от жары, еще приветствовали ее. Среди гулявших было немало военных – выздоравливающие отпускники, а то и те, кого революция сорвала с мест, а возобновленный порядок еще не вернул на положенное место.
Ахмет остановился перед стеклянной дверью в гостиницу, разглядывая свое отражение, – вроде бы он одет соответственно месту и времени. Был Ахмет в плотно посаженном на голову канотье, чесучовом костюме и легких белых ботинках. Для убедительности он крутил в руке тросточку. Дымчатые очки завершали его туалет.
Он толкнул дверь. Зазвенел колокольчик.
Стоявший за стойкой худой пожилой портье с желтой лысиной, напоминавшей бильярдный шар, сказал:
– Простите, но все номера заняты.
– Я хотел бы повидать госпожу Иваницкую, – сказал Ахмет. – Возможно, она остановилась у вас под фамилией Берестова.
– Как? – Портье вздрогнул. – Вы господин Берестов? Вы пришли?
– Нет, я его друг, – сказал Ахмет. – Я его друг по гимназии. А где госпожа Берестова?
– Вы господин Керимов? – сказал портье. – Заходите, пожалуйста. Она вас давно ждет.
В голосе портье был укор человека, который знает о тебе куда больше, чем тебе бы хотелось.
– Я не мог раньше, – сказал Ахмет. – Я был далеко.
– Я представляю, – сказал портье. – Если вы тот Керимов, которого до сих пор ищет полиция.
– Нет, – сказал Ахмет. – Конечно же, я не тот Керимов.
– Впрочем, мне это не важно. Даже если вы Джек-потрошитель.
– Я и не Джек-потрошитель, я совсем не говорю по-английски, – сказал Ахмет. – Но могу ли я понимать вас так, что Лидочка Иваницкая все еще здесь?
– А куда ей деваться, – сказал портье, – если она до сих пор не верит, что Андрей Сергеевич умерли? А вы мучаете ее – нельзя целый месяц подряд питать ложные надежды.
– Она у себя? – спросил Ахмет.
– Поднимитесь. Комната четырнадцатая.
Ахмет всей спиной чувствовал недобрый взгляд портье – будто тот был обманутым юнцом соблазненной девицы.
«Я тут совершенно ни при чем!» – хотелось крикнуть Ахмету, но он, разумеется, не крикнул – поспешил по лестнице на второй этаж.
Лидочка открыла дверь и встретила его обыкновенно, словно он отходил за папиросами, но задержался. Ни трагедий, ни слез – ничего, что так пугало Ахмета в женщинах.
– Здравствуй, Ахмет, а я уж боялась, что ты не придешь.
–
– С кем-то надо разговаривать, – сказала Лидочка. – А я здесь уже три месяца живу. Сначала мне казалось, неделя – невыносимо долго. А теперь я не могу тебе сказать, что давно сюда приехала.
– Тебе, наверное, деньги нужны!
– Ты заходи, Ахмет, заходи. Я, честное слово, рада, что ты обо мне вспомнил.
Ахмет снял канотье и хотел было ловким движением закинуть шляпу куда-нибудь, как положено при светском визите. Но в этой скудной комнатке некуда было кидать канотье.
Лидочка села на кровать – та устало заскрипела, как голодная медведица. Показала Ахмету на стул напротив. Ахмет наконец-то разглядел ее
– Лидочка была в скромном коротком, до половины икр, сером платье. Единственное украшение на нем – белый кружевной воротничок. Волосы строго забраны назад – никогда не догадаешься, что Лидочке чуть больше двадцати лет – не из-за морщинок или ввалившихся глаз, – но в позе, походке, движениях рук Лидочки появилось что-то старческое, как у монашки, которая подолгу остается наедине с собой и уже не хочет иного общества.
– Ты болел, да? – спросила Лидочка. Она будто сама не верила в уважительную причину исчезновения Ахмета, но давала возможность ему спасти лицо.
– Нет. – Ахмет разгадал эту беспомощную деликатность слабого человека. – Я был совершенно здоров, как адмирал Петров. Что станется с татарином, а?
– Ахмет, я же ничего от тебя не требую и ни в чем тебя не виню.
– Я сам себя виню. Только, честное слово, Лидочка, я к тебе пойти не мог. Нас сильно расколошматили – еле ноги унесли в горы. Там сидели. Совсем недавно я в Симферополь вернулся, там тоже носа не покажи. Потом у дяди прятался, в Алуште. Я и здесь незаконно.
– Прости, я совсем забыла, что тебе нельзя! – Лидочка даже покраснела, испугавшись, что Ахмет сочтет ее слишком требовательной.
С улицы донеслись медные, начищенные звуки духового оркестра.
– Что за праздник? – спросил Ахмет.
– Сегодня должны прибивать щит.
– Что? – не понял Ахмет.
– Сегодня цесаревич Алексей вместе с адмиралом Колчаком будут прибивать красный щит к воротам Константинополя. Бред какой-то. Ты думаешь, они будут его гвоздями прибивать?
– Это плохо, – сказал Ахмет. – Каждый обыватель тычет пальцем: «Ты татарин, ты предатель, ты неверный». Чувствую себя как еврей, пересекший черту оседлости.
– Глупый, – сказала Лидочка, – это же твоя земля.
– Это раньше Крым был татарской землей, но мы отдали его вам, русским, не потому, что хотели, а потому, что были слабее. Значит, вы ничем нам не обязаны. Можете выгнать всех татар в Сибирь.
– Ты с ума сошел!
– Ты не слышала, какие разговоры ведут русские патриоты.