Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.7
Шрифт:
Находки также были не очень интересны, потому что истинный пол церкви находился на неизвестной глубине под завалом, пройти который еще предстояло. И все же по мере того, как продвигалась работа, все чаще встречались наконечники стрел и обломки оружия, даже каменные ядра от катапульт – следы осад и сражений у цитадели; на стене, очищенной от породы, проявился верх фрески, относившейся к первому этажу церкви, – там были видны летящие серафимы и облака.
Башня защищала от солнца и порывов яростного горячего ветра, скатывавшегося с гор. Особой
В июне началось генеральное наступление на всех фронтах – отчаянная авантюра Временного правительства. Разумеется, готовилось оно и в Трапезунде, вернее, на позициях к югу и западу от него, видных в пролом башенной стены. Там, за холмом Митры, на месте святилища римского времени иногда вспыхивали белые облачка – шла артиллерийская дуэль с турецкими батареями.
В городе было оживление – все время приплывали подкрепления, но снабжение их было из рук вон плохим, и настроение солдат тоже оставляло желать лучшего.
Запоздалые газеты приносили из России тревожные слухи: в стране шла грызня – ссорились политики, все твердили, что необходимо немедленно вытащить Россию из пропасти, в которой она находилась, пора наконец прекратить говорильню, иначе найдутся антинародные силы, которые будут действовать именно от имени народа. Они придут к власти, и тогда будет плохо всем, в первую очередь самому народу, не говоря уже о состоятельных классах общества. Если мы не хотим анархии, необходимо взяться за дело.
Поручик Митин иногда приходил к Андрею в башню на раскопки. Андрей устраивал перекур и усаживался рядом с ним в проломе башни. Они глядели в сторону гор, на святилище Митры, где изредка поднимались белые ватные разрывы. Поручик желал, чтобы наступление провалилось, чтобы Россия заключила сепаратный мир с Германией, потому что, если этого не сделать, будет следующая вспышка революции, когда поднимутся все темные рабские массы России и сметут все, что посмеет встать на пути. Андрей не соглашался с новым приятелем, потому что полагал, что в России есть немало здоровых демократических сил, которые еще не сказали последнего слова.
– Вы не знаете русского народа! – горячился Андрей, которому в те моменты казалось, что он разделяет мысли и чаяния русского народа, – он вспоминал лица встретившихся ему на жизненном пути добрых солдат или мастеровых, вспомнил и Глашу, и Марию Павловну, потому что они тоже были представительницами русского народа. – Наш народ переболеет болезнью роста. Да, это нелегкая болезнь, но ростки справедливости, побеги демократии, живущие в русской крестьянской общине, – все это дает нам надежды…
К согласию спорщики не приходили, что, впрочем, не мешало им оставаться добрыми приятелями, будто бы оказавшимися случайно на водах или на морском курорте и соединенными взаимной симпатией, которая завершится на вокзале в день разъезда.
Ни одна душа не обращала
На третий или четвертый день после освобождения из подвала турецкого дома Андрей возвращался с раскопок крытым базаром. Во-первых, эта дорога была прохладнее, чем проход по улицам, во-вторых, Андрею всегда было интересно бродить полутемными проходами базара, мимо многочисленных лавочек и магазинов, где с перегородок свисали роскошные ковры, в полутьме лавочек поблескивали надраенные медные кувшины и чеканные блюда, где громоздились штуки ситца и шелка…
Прямо на базаре, на главной его улице, Андрей нос к носу столкнулся со своим мучителем, загадочным и могучим главой турецкого клана контрабандистов господином Гюндюзом. Сердце Андрея вздрогнуло. Это было слишком обыкновенно, словно господин Гюндюз не мог существовать в дневном Трапезунде, а был лишь порождением его знойных ночей.
Андрей не знал, должен ли он показывать, что знает этого страшного человека. И пока он размышлял, господин Гюндюз, проходя рядом, чуть улыбнулся и поклонился, как бы оставляя за Андреем право узнавать себя либо не узнавать.
Андрей поздоровался – но уже со спиной господина Гюндюза.
И тут же увидел, что за Османом идут два молодых человека. Один из них обернулся, и Андрей узнал своего мучителя Рефика. И узнавание было настолько неприятным, что рука Андрея непроизвольно поднялась к горлу, как бы прикрывая тонкий шрам. А турок лишь усмехнулся и исчез в толпе.
Не раз Андрей проходил мимо заведения госпожи Аспасии Теофилато, но только днем – вечером, когда оттуда доносилась музыка «Сиртаки» и пьяные голоса, Андрей показаться там не мог. А днем «Луксор» был пуст, тих, и когда Андрей как-то осмелился и, отодвинув звенящие струйки, шагнул внутрь зала, перед ним появился инвалид на деревянной ноге, державший в руке неизменную щетку.
– Госпожи Аспасии нету, – сказал он по-русски, – и не будут.
Более Андрей не заглядывал в «Луксор», надеясь, правда, что в один прекрасный день гречанка будет снова танцевать в «Галате». Он даже принял за обыкновение спрашивать у портье, возвращаясь с раскопок:
– Госпожа Аспасия у нас сегодня не танцует?
И тот, полистав зачем-то свой блокнот, куда записывал резервации, отвечал:
– Госпожа Аспасия у нас сегодня не танцует.
Никто не интересовался Андреем.
И от Лидочки не было никаких вестей.
Основную тайну – почему же вдруг все бандиты и контрабандисты Трапезунда потеряли интерес к Андрею Берестову – помог разгадать крестьянский сын Иван Иванович.
Как-то вечером он зашел в «Галату» – у него были дела к Авдеевым, заглянул к Андрею, предложил выпить по чашке кофе, только не в вонючей «Галате», а в соседней кофейне, за столиком, вынесенным на тротуар.