Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.7
Шрифт:
Еле живыми они добрели до гостиницы. Первым делом они ополоснули лица и руки в саду, где был устроен рукомойник. Здесь, под сенью больших деревьев, было прохладнее, и Андрею даже показалось на мгновение, что он сможет обойтись без сна. Но Лидочка знала лучше.
– Мертвый час, – объявила она, как в киндергартене. – Господа, мертвый час!
– Целый час? – обрадовался Андрей.
– Через час я вас бужу, мальчики, – сказала Лидочка. – Нам еще нужно о многом договориться, прежде чем Ахмет уедет.
Они поднялись на второй этаж.
– Вот наш номер, – сказала Лидочка.
Номер был таким же, как у Ахмета, – двухспальная широкая
Лидочка быстро стала разбирать кровать.
– А ты где живешь? – спросил Андрей. Язык действовал с трудом. Глаза закрывались. Его покачивало, потому что «Измаил» еще не утонул, он несся по волнам к Батуму.
– Здесь же, – сказала Лидочка.
– Но я буду толкаться, – сонно пробормотал Андрей.
– Я не хочу спать, – сказала Лидочка.
Андрей не стал спорить.
– Отвернись, – сказал он, – мне надо раздеться.
– Я погуляю в саду, – сказала Лидочка.
– Спасибо, – сказал Андрей, которому не терпелось, чтобы Лидочка ушла – при ней ему неловко было раздеваться.
Андрей сел на край кровати, снял ботинки и уже не помнил, как раздевался дальше, – его начало укачивать… он снова был на транспорте, и надо было вырваться оттуда, чтобы не утонуть, как все остальные… сон был тяжелым, неровным, потным…
Андрей проснулся только вечером. И ему показалось, что он совсем не выспался, хотя проспал более трех часов.
Вечерело. В комнате было жарко. Свет заходящего солнца протянулся через весь пол и достал до кровати. Жужжали мухи.
Лидочка налила себе воды, и горлышко графина звякнуло о стакан.
– Сколько времени? – спросил Андрей.
– Седьмой час.
– Ужасно, – сказал Андрей. – А я как будто совсем не спал.
Он потянулся, откинул простыню.
– Все еще жарко, – сказала Лидочка.
Андрей смотрел на нее. Она стояла к нему вполоборота, пила воду, и солнечные лучи, наталкиваясь на нее, создавали вокруг оранжевое закатное сияние, которое точно обрисовывало линию груди и, пронизывая юбку, очерчивало ноги.
– Ты почему смотришь? – спросила Лидочка, оборачиваясь к Андрею и ставя стакан на столик, а солнце, подобно лучам рентгена, продолжало, незаметно для Лидочки, выдавать взору Андрея линию ее ног, словно Лидочка была совершенно обнажена.
– Иди ко мне, – сказал Андрей.
– Зачем? – спросила Лидочка низким, как бы не своим голосом, но подошла, остановилась в шаге от постели. Андрей приподнялся на локте и протянул к ней руку. Его пальцы дотронулись до ее бедра.
– Ты что? – спросила Лидочка, не двигаясь с места.
Андрей вскочил как животное – в мгновение. Он стоял рядом с Лидочкой в одних трусах – не заметил, как разделся, засыпая.
– Знаешь что, – сказала Лидочка. – Здесь, если идти кустами, по тропинке, – она не смотрела на него, а смотрела мимо на дверь, – то до моря шагов сто – не больше. Пошли искупаемся? Я ждала, когда ты проснешься, ну пошли, ладно?
Андрей приблизился к Лидочке так, что каждой клеткой своей кожи ощущал близость и теплоту ее тела – между ними был лишь незначительный слой воздуха.
– Не надо, – сказала Лидочка совсем тихо и подняла глаза на Андрея – на мгновение – и сразу же отвела взор, как будто испугалась, увидев что-то в глазах Андрея.
– Я люблю тебя, Лида, – сказал Андрей.
– Я тоже, – сказала Лидочка. – Пошли купаться, да?
Она сделала движение, чтобы отдалиться от Андрея, но, хотя он до нее не дотрагивался,
Андрей положил ей руки на плечи, еле прикрытые легкой тканью платья, и потянул к себе, и Лидочка покорно и мягко прижалась к нему и приоткрыла губы, чтобы встретить его поцелуй.
Это был совсем иной поцелуй, чем прежде, – поцелуй был лишь первым шагом на пути к любви, и потому он был иной, совершенно открытый, податливый и даже беспомощный поначалу, – но с каждой секундой он становился все более настойчивым. Настойчивость эта исходила не только от Андрея – Лидочка всем телом своим, грудью, животом, бедрами гладила Андрея, раскрываясь перед ним и приглашая его войти в нее, только в те мгновения Лидочка и не подозревала, что ее тело зовет Андрея, – она лишь сладко, до головокружения, целовалась с Андреем и даже, как ей казалось, удерживала Андрюшу, который совсем потерял голову, от неразумных действий, от слишком горячих лобзаний – именно такими были пролетающие в голове утешительные и чуть лицемерные мысли Лидочки, а диктовались они телом, которое жаждало обмануть строгий девичий разум, который вот-вот прервет безумную сладость объятий, – потому что так не положено! Так себя хорошие девушки не ведут!
И тело, обманывая Лидочку, старалось продлить наслаждение – еще на секундочку, – видишь, ничего страшного не произошло! – и еще на секундочку… Господи, чего же такого в том, что язык Андрея ласкает ее язык, где он научился такому… и он прижимается к ней животом, бедрами… я же не знаю, что он делает… я в любой момент могу остановить его… Сейчас я остановлю его… мне ничего не стоит остановить его, но еще секундочку, пускай он поцелует мне шею – это же так приятно…
– Андрей! Андрюша… не надо! – Ее губы шептали эти не обязательные слова, которых Андрей мог и не слышать – а если и слышал, то отвечал на них так же несвязно, соглашаясь, со всем соглашаясь. – Андрюша, я не хочу, – шептала она, и тут ее охватил смертельный и сладкий ужас понимания, что она опоздала остановить Андрея, потому что она потеряла равновесие – совершенно непонятно, как это могло произойти столь мгновенно – в открытых на секунду глазах возникли темные планки потолка, – и тяжесть Андрея, который уже лежит на ней, и его руки – как она хочет, чтобы его руки скорее сорвали все с нее – она готова помочь – она готова раздеть и Андрея – но нельзя же! Все равно она его остановит, она не допустит этого… ну скорей же! – Андрюша, я прошу тебя… – Он совсем обезумел! Как остановить его?
А тело Лидочки, не рассказывая об этом настороженному и готовому к сопротивлению мозгу, устраивалось, двигалось, чтобы Андрею было удобнее – чтобы он мог скользнуть в нее – как можно глубже… ну как же он, глупенький, не может войти в нее? Ну чуть повыше… я тебе помогу…
Не смей ему помогать!
Она старалась что-то сказать, но, как назло, Андрей закрыл ей рот поцелуями, и невозможно было вырваться из-под его невероятного, уничтожающего ее веса – он был ужасным насильником, безжалостным, но она была непокорна, по крайней мере ей так казалось, и за это он в момент высшей сладости и сладчайшего желания, заставлявшего ее дрожать, словно от страшного холода, в этот самый момент он посмел сделать ей больно, и, когда она стала биться, потому что было на самом деле больно, он, по-мужицки грубый, не пожалел ее, не пощадил, а она никак не могла изгнать его, только чувствовала, как в ней вновь возникло вожделение, смешанное с болью, и оттого еще более острое.