Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.7
Шрифт:
– Да, – повторяла она, – мне больно, да, уйди… – Впрочем, может быть, слова были иными – ни она, ни Андрей никогда не вспомнили их и не пытались проверить – были ли вообще слова или был только стон и недолгий лихорадочный пароксизм удовлетворения…
И тут же оба почувствовали жару и духоту, поняли, что они совсем мокрые, к тому же в крови… Она лежала на спине, хотелось плакать, потому что все вышло совсем не так, как должно было выйти, – любовь должна быть из-под венца, прохладной, нежной… Лидочка никогда не любила брутальности и не одобряла Маргошкиного преклонения перед мужской
Глядя на пустую бурую стену гостиничного номера, слыша, как кто-то идет по галерее – совсем рядом, она поняла, что вся гостиница слышала, как Андрей рычал и мучил ее… «А я? Я кричала, отбивалась? Я не помню, но, наверное, я кричала. Как я теперь покажусь мадам Ахвледиани?»
Андрей чувствовал себя виноватым – он понимал, что ради собственной страсти он обидел Лидочку – навязал ей свое бессердечное и похотливое решение.
– Лидочка, – сказал он, приподнимаясь на локте, но она еще более отвернула от него лицо. – Лидочка, прости, так получилось…
Она не ответила.
– Я, честное слово, тебя люблю… и не брошу, не бойся.
– Как глупо! – разозлилась вдруг Лидочка. – Почему меня это должно пугать?
– Тебе больно? – Андрей произнес это с такой тревогой, что Лидочке стало не так противно.
– Ничего, потерплю, – сказала она, хотя ей не было больно.
– Я позову доктора? – Андрей сел, опустив ноги с постели.
– Не надо доктора, – сказала Лидочка. – Лучше оденься и принеси воды.
Лидочка натянула на себя простыню.
– Делай, как тебе сказали, – заявила она голосом убитой по неосторожности Дездемоны.
К тому времени, когда солнце зашло и с моря потянуло прохладным ветерком, оказалось, что Лидочка не столь разгневана на подавленного Андрея, как ей казалось раньше. И даже его требование первым делом с утра бежать в церковь, чтобы обвенчаться или хотя бы записать гражданский брак, вызвало у Лидочки снисходительную добрую улыбку женщины, вдвое старше этого кающегося мальчика.
Все еще настороженные, смущенные, но проникнутые взаимной нежностью, в сумерках возлюбленные отправились на поиски Ахмета, чтобы вместе поужинать на набережной, прежде чем Ахмет уедет.
Но Ахмета они не застали. Мадам Ахвледиани передала им от него записку, в которой Ахмет кратко, сделав в трех строчках шесть грамматических ошибок, сообщал, что отправился, как и собирался, в Ялту, а попрощаться не смог, потому что «вы были заняты». Он желал счастья и ждал встречи. И все.
Записка привела Лидочку в ужас. Она догадалась, что Ахмет приходил прощаться в самый неподходящий момент. Ей даже расхотелось есть, и она вернулась в номер. Но Андрей сходил на набережную и принес миску душистой горячей долмы, охапку зелени, кофейник с кофе и лаваш.
Они славно поужинали, а потом Лидочка сама
Берег был совсем пуст, и небо над морем было фиолетовым от нависших облаков – в эти облака давно уже спряталось солнце, но темнота еще не наступила. И тогда Андрей понял, что он глядит на то место, где погиб «Измаил», – сегодня же утром! Не может быть, чтобы в один день могло вместиться столько событий.
На море смотреть было страшно – потому что глаза отыскали именно ту точку, в которой скрылся транспорт, и, проследив вглубь, на несколько сотен саженей, он увидел явственно, будто в действительности – с Андреем сегодня уже было такое, – лежащую на борту черную громаду теплохода. И почему-то Андрею казалось, что иллюминаторы корабля зеленовато светятся – и к ним изнутри прижались лица раненых, которые все еще живы и надеются на помощь.
– Что с тобой? – спросила Лидочка.
– Ничего, я вспомнил.
– Может, тебе не надо купаться? – спросила Лидочка.
– Я сегодня уже плавал. Ничего не случится.
Но Лидочка была права: когда он вошел по колени в воду и волны, маленькие и ласковые, начали толкаться о ноги, ему стало страшно, что именно сейчас к берегу вынесет тела погибших.
И он не смог поплыть. Кое-как помывшись, он вышел из воды, уселся повыше на берегу и стал смотреть на Лидочку, которая деловито стирала, будто всю жизнь только этим и занималась.
– Если тебе неприятно у моря, ты иди в гостиницу.
– Узел надо донести, – сказал Андрей.
– Не бойся, Андрюша, я донесу.
И только тут Андрей понял, что она разговаривает с ним так, словно между ними произошло нечто обыкновенное – не требующее изменения их отношений, не ведущее к обиде или расставанию, чего он так испугался.
В полумраке он видел лишь ее гибкий и быстрый силуэт, и образы погибшего корабля незаметно исчезли.
Они вернулись в гостиницу в полной темноте – узел с мокрым бельем оказался страшно тяжелым и неудобным, кусты хватали за плечи и узел. Андрей и Лида ломились к дому, словно стадо слонов, и с галереи на них смотрел уже знакомый батюшка, который причесывал перед сном свои бесконечные длинные волосы.
В комнате горела настольная керосиновая лампа под зеленым абажуром. Андрей стал рассказывать о раскопках и последнем путешествии «Измаила». Лидочка сказала, что не очень хорошо себя чувствует и хочет лечь. Андрей вышел на галерею. Он почти ожидал увидеть там батюшку, но вместо этого увидел, как по галерее, удаляясь от него, идут под руку супруги Авдеевы. В страхе, что они оглянутся, он прижался спиной к стене. Но они не оглянулись.
Андрей вернулся в комнату.
– Потуши лампу, – сказала Лидочка.
Андрей прошел к креслу и сел в него.
– Я немного почитаю, – сказал он.
– Конечно, спокойной ночи, – сказала Лидочка, истолковав его слова как нежелание приблизиться к ней. Она сама виновата, теперь надо терпеть. Сама виновата.
А Андрей просто робел – он понимал, что надо ложиться в кровать, и понимал, что он захочет повторить то счастье, что испытал вечером, но этого делать нельзя, чтобы снова не сделать больно Лидочке. Но как победить собственное тело?