Кисельные берега
Шрифт:
Брахман лежал, раскинувшись тощими мосластыми конечностями, по виду совершенно бездыханный. Тёплый безразличный дождь поливал его тело, полируя до коричневого блеска.
– А-а-а! – заблажила Каришма, застыв в дверном проёме и вцепившись руками в свои отвислые щёки. – Да на кого ж ты меня, сиротинушку, покинул, о возлюбленный супруг мой?! Ох, не слышать мне боле пенья птиц, не видеть солнечного света – весь мир во тьме горькой, беспроглядной!
Скорбящая вдова тяжко плюхнулась на четвереньки и поползла мимо посторонившейся гостьи под дождь, завыла,
– Ох, не осталось мне боле радости в жизни, окромя как последовать за тобой, о величайший и светлейший среди жрецов Бхавани! Ох, пусти меня, Баларамушка, лягу подле, обниму твои крепкие плечи, согрею дыханием умолкшие навек уста!
Кира заслушалась.
«У тётки прям талант поэтический! Пошла бы в плакальщицы, деньгу бы заколачивала, вместо того, чтобы круглые сутки на жизнь жаловаться да у брата побираться. Хотя, может, у них тут профессиональные плакальщицы не в традиции?..»
Гостью так увлекло проникновенное выступление внезапно овдовевшей хозяйки, а сама безутешная вдова настолько вошла в творческий раж, что обе были несколько обескуражены, когда незадачливый крышестроитель нелепо задёргал конечностями и принялся, кашляя и отплёвываясь от дождя, переворачиваться набок. С кряхтением усевшись, он покрутил головой, прислушиваясь к ощущениям, и зычно высморкался в лужу.
Воскресение ему в профит не зачлось. Остолбеневшая поначалу Каришма плюнула в сердцах, поднялась на ноги и поплелась смывать с лица грязь страдания.
– Благополучен ли почтенный брахман? – проявила участие Кира и склонилась к потерпевшему, помогая подняться. – Не продуло ли его во время столь стремительного перемещения с крыши к крыльцу?
Жрец пристрастно ощупал грязными руками грязную голову и, убедившись, что она нигде не треснула подобно яичной скорлупе, молча похромал в дом. На его лысом затылке стремительно формировалась великолепнейшая гематома.
– Вашу неучтивость, достопочтенный Баларама, - пробурчала ему вослед обидевшаяся молчанием хозяина гостья, - оправдывает только сотрясение мозга. Врождённое… - добавила она, подумав, и тоже поспешила под крышу.
… Утро следующего дождливого дня показало со всей очевидностью, что в сотрясённом мозгу жреца Бхавани и в самом деле произошли тектонические подвижки. Он что-то беспокойно бормотал, блуждая по комнатам, сшибая чаны и плошки, расставленные под потолочной капелью. Даже на утреннюю службу в храм не пошёл. Вместо этого уселся на свой порожек и нахохлился.
Каришма попыталась его пнуть, чтоб с дороги подвинулся, но была неожиданно перехвачена за лодыжку ополоумевшим супругом.
– Ой-ой! – возопила она, хватаясь руками за воздух. – Что ж ты, дурья башка, делаешь?!
– Умолкни, ничтожная! – с пафосом заявила дурья башка. – Ведаешь ли, на кого замахнулась нечестивой ногой своей?
– На свалившегося с крыши старого осла? – уточнила сварливая жена, высвобождая ногу.
Оскорбление скатилось с гордого облика досточтимого брахмана, как с гуся вода.
– Видение
Каришма заинтересовалась.
Её жёлчное лицо с застывшим в маске морщин злобным недовольством вытянулось и как-то провисло. Она втиснула на порожек, рядом с мужем, свой объёмный зад и всплеснула руками.
– Да неужто ж сама Бхавани? Вот уж чудо расчудесное! И чем одарила она тебя, о Баларама?.. Наконец-то! За столько лет преданного служения!
Брахман выдержал театральную паузу, знатно помариновав дрожащую от любопытства супругу и заставив заскучать гостью, а после значительно изрёк:
– Великая Бхавани даровала мне мудрость пандита и пророческий дар! – жрец воздел корявый палец и потряс им над своей многомудрой, если ему верить, головой с синей шишкой на затылке.
– Что? Мудрость пророка?.. Это ещё зачем? – разочаровалась Каришма и лицо её вновь собралось в гармошку брезгливого раздражения. – Вот уж одарила так одарила! Спасибочки, чего уж… Хоть бы спросила поперву – нужно ли оно нам, дарование это дурацкое! Спросила бы у своего верного слуги: хочу наградить тебя, досточтимый, что возьмёшь – мудрость али серебра горшок? Я ж вижу, сказала бы добрая богиня, что голодаешь ты, бедный мой Баларама, что жена твоя благонравная сносила свои последние башмаки десять лет назад… Так нет же! Кто ж когда спросит одариваемого? Всучили мудрость свою никчёмную – что хошь с ней, то и делай! Хошь в кашу клади, хошь на хлеб намазывай!
И она, забившись на порожке, как перевёрнутый на спину жук, с трудом подняла на ноги рыхлое тело:
– Латай теперь крышу своей мудростью, жрец, и к шишке её прикладывай!
– Дура! – взорвался новоявленный пандит и пророк. – Что б ты понимала, ничтожная женщина, в божьих дарах! Горшок серебра когда-нибудь истратится, а те дары, что я получил давеча, не иссякнут никогда! Только они могут насытить духовно и накормить телесно в дни скудости и неблагополучия!
– Это как же это?
– А так! Я нынче вижу сквозь стены – ничто не способно укрыться от проницательного взора пророка Бхавани! Вот проверь! Спроси, к примеру, о чём-то, что сокрыто от меня в этом доме!
– Да что же ж может быть от тебя…?! Да как ты подумать мог, что я…!
– Спроси-ка у меня: где находится тайник, в котором добрая жена прячет от своего мужа и господина сладкие бурфи, кои поедает тайком в углу, за занавеской?
– Где? – ахнула уличённая сладкоежка.
Кира хихикнула в кулак. Про конфетный тайник даже она, прожившая в доме всего пару дней, и то знала – конспиратор из Каришмы никудышний.