Кисмет

Арджуни Якоб

Мы попрощались, и я спросил себя, когда же у меня хватит мужества сообщить ей, что с моей помощью она вряд ли найдет свою собачку. Сколько же я буду морочить ей голову? Фрау Байерле, специалистка по исламу, нашла мое имя в телефонной книге и во время первого нашего разговора долго и подробно рассказывала об особенностях турецкого менталитета, и моего в частности. По ее словам, турки — это работящие, соблюдающие семейные традиции, гордые люди, истинные представители Востока. Иными словами, в ее глазах я был олицетворением великого народа. На примере госпожи Байерле я в тысячный раз убедился в простой истине, что ученость и образованность мало дают для понимания жизни. Пребывая несколько месяцев без работы, я, переступив порог ее виллы, окруженной парком, мысленно удвоил счет, который собирался ей выставить, и решил не переубеждать ее насчет достоинств своей нации. Но когда она поставила какую-то жуткую

музыку с восточными завываниями, и по выражению ее лица я увидел, что она ожидает от меня пританцовываний и хлопаний в ладоши, то дал ей понять, что вкусы у разных представителей одного народа, даже если они восходят к единым корням, могут сильно различаться. На это она заметила, что я сам себя не знаю и западная культура и западный стиль жизни вытравили мою исконную сущность. Чтобы совсем не разочаровывать ее, я в деловой части своего визита сначала утроил свой гонорар, а после коротких переговоров согласился на двойную ставку, скромно заметив, что это мой обычный гонорар. Ее тонкая, понимающая улыбка, когда она выписывала чек, казалось, говорила: «Все-таки восточный человек всегда остается восточным человеком». Мысленно я решил, что, закончив свою «армейскую» историю и возобновив поиски собачки, обязательно поинтересуюсь, как ведет себя восточный человек в вопросах гонораров. Может быть, даже подыщу какую-нибудь древнюю восточную поговорку типа: «Найди того, кто охраняет мой дом, и я осыплю тебя золотом».

Я приготовил себе крепкий кофе, выпил чашку, оделся, выставил пустые бутылки за дверь и отправился в супермаркет. Продавец объяснил мне, что фирма Аренса по непонятным причинам уже три месяца как прекратила поставки своей продукции в их магазин. На вопрос, хорошо ли раскупались супы Аренса, он ответил: «Не хуже, чем другие подобные продукты».

По дороге домой я, вспомнив вымершие коридоры в офисе Аренса, купил все газеты с франкфуртскими новостями. Та лавочка явно была фиктивной, но зачем надо было держать секретаршу? Да еще такую, которая врагу своего начальника помогла совершить бегство?

Возвратившись домой, я просмотрел полосы с местной хроникой и нашел кое-какие сообщения, которые более или менее касались интересующего меня предмета.

Несчастный случай на Кайзерштрассе. При невыясненных обстоятельствах в субботу вечером поблизости от вокзала полностью сгорела легковая машина. Двое находившихся в ней мужчин сгорели заживо.

В ночь на воскресенье жителей Виндмюльштрассе разбудили четыре выстрела… В перестрелке был убит один человек, машина с места происшествия скрылась.

Недалеко от вокзала в воскресенье вечером серый «мерседес» врезался в припаркованную легковую машину и, согласно свидетельству очевидца, скрылся с места происшествия в направлении Заксенхаузена. Пассажиры легкового автомобиля отделались испугом.

Если это проделки «армии», то даже такой авторитет, как албанец, вряд ли сможет сдержать кровожадность своих молодчиков.

Остаток дня я провел, просматривая спортивные полосы, время от время погружаясь в дрему. Около семи оделся и снял повязку с головы. Шишка на носу немного спала, оставив синевато-желтое пятно. Вид был не ахти, но и не слишком пугающий. Я взял пистолет и на своем «опеле» отправился в сторону Оффенбаха.

ГЛАВА 10

Если бы у Мэрилин Монро была младшая сестра — маленькая, сухонькая, прыщавая, всю жизнь носившая проволочный бюгель на зубах, — то Оффенбах имел такое же сходство с Франкфуртом, как сестра Мэрилин — со своей знаменитой родственницей. Хотя Оффенбах находился всего в пяти километрах от Франкфурта, я был здесь всего четыре или пять раз. Однажды посетив такое место, надо было иметь очень вескую причину, чтобы приехать сюда еще раз. Через весь город проходило шоссе шириной в сто метров, окруженное унылыми серыми офисными зданиями. Единственной отрадой для глаз были рекламные щиты, с которых улыбались радостные идиоты. Ни одного живого человека я не увидел. Не знаю, чем уж там оффенбахцы занимались целыми днями, но ясно было одно: своей главной улицы, больше напоминающей взлетно-посадочную полосу аэродрома, они явно избегали. Единственными признаками жизни, не считая протекающего где-то за фасадами зданий восьмичасового трудового дня, были забегаловки и мелькающие в темных углах таблички, указывающие на наличие в городе фитнес-центров и игровых залов. Такой пустынной могла выглядеть главная улица города только после эпидемии чумы.

Если повернуть с шоссе направо, то можно попасть на центральную площадь. Она больше напоминала футбольное поле, и самым впечатляющим зданием тут было сооружение, похожее на бункер времен Второй мировой войны, — массивная

бетонная коробка, как серый монстр торчащая среди построек из стекла и металла и пестрых торговых рядов. Рекламные щиты призывали посетить находящиеся внутри коробки пиццерию, кафе-мороженое и супермаркет. Однако, несмотря на все усилия приукрасить здание наружными лифтами, просторными коридорами и террасами, придать ему более или менее уютный вид, невозможно было отделаться от ощущения, что, попав туда, уже никогда не выйдешь — тебя здесь сразу же арестуют, расстреляют и переработают на что-нибудь. Но подобное чувство испытывал я. Жителю же Оффенбаха, по крайней мере такому, который баловался наркотиками и бесцельно слонялся по улицам, засоряя окружающую среду рвущимися из портативного кассетника звуками «бум-бум», в такой коробке было, наверное, комфортно. Здание было по душе и тем, кто предпочитал помочиться и поблевать у бетонной стены, вместо того чтобы тратить время на поиски туалета. И уж особую ценность это сооружение представляло для молодых оффенбахцев, только что окончивших школу: здесь у них была полная возможность влиться в огромный мир праздношатающейся, плюющей на все публики.

Любой приезжавший в город человек не мог миновать главную мертвую улицу и эту бетонную коробку. Если бы не эти две «достопримечательности», то Оффенбах был бы не хуже какого-нибудь Дармштадта или Ханау: здесь есть и пешеходная зона, и унылые коробки постройки шестидесятых годов, и архитектурные уродцы. Но первое впечатление всегда самое сильное, оно определяет все остальное. Стоя возле универмага, я подумал, что до сих пор не видел ничего более уродливого.

Проехав мимо бетонного «шедевра» и оставив позади главную площадь, я притормозил на обочине и спросил через окно молодого человека, напоминавшего по виду выходца с моей исторической родины, на какой улице находится бар «Адриа». Он долго подергивал жиденькие усики, напряженно морща лоб, потом подробно объяснял, что надо дважды повернуть направо, затем один раз налево и немного прямо. Наконец, мы поняли друг друга, и я, поблагодарив его, двинулся в указанном направлении.

Через десять минут я припарковал машину в тихом переулке: жилые дома, пивные, автомобильная мастерская, секс-шоп для гомосексуалистов. Пройдя немного вперед, я увидел стеклянную дверь с надписью «Адриа». Дверь и окна были занавешены изнутри кружевными покрывалами. В оконном проеме перед входом было вывешено меню — обычный для Германии набор блюд югославско-интернациональной кухни: пятнадцать наименований мясных блюд с картофелем фри, пять видов салатов, два десерта, пятнадцать сортов выпивки. О том, что югославской кухни, как таковой, больше не существует, а есть национальная кухня республик, отделившихся от бывшей Югославии при энергичной поддержке Министерства иностранных дел Германии, свидетельствовало меню с набором коктейлей, обклеенное хорватскими и немецкими флажками.

Войдя в ресторан, я увидел устремленные на меня взоры. В зале сидели около пятнадцати мужчин, которые при моем появлении сразу смолкли. Они довольно разрозненно сидели за столиками или кучковались у стойки бара, однако я сразу почувствовал, что все присутствовавшие принадлежат к одному кругу. Возраст большинства из них составлял около пятидесяти лет. Было ощущение, что они никогда не уходили отсюда, разве что сменить костюм или побриться. Исключение составляли два парня с бритыми головами и в ярких спортивных костюмах, сидевшие в темном дальнем углу зала, которым на вид было немногим больше двадцати. У всех гостей на столиках стояли кружки с пивом. Когда я, сказав хозяину: «Добрый вечер», направился к стойке, в зале воцарилась полная тишина. Может быть, дело было в моей расквашенной физиономии, которая производила на окружающих более сильное впечатление, чем я предполагал, выходя из дома. Во всяком случае, пусть лучше меня примут за побитого, чем за бандита.

— Добрый вечер. Что желаете? — Хозяин, крупного телосложения, с круглым добродушным лицом, не стесняясь, смерил меня взглядом с головы до ног, но вполне дружелюбно.

— Пиво, пожалуйста.

Он повернул пивной кран, а я с невинным видом оглядел зал, отметив про себя, что никто на меня не пялится и все заняты своими разговорами.

По стенам бара были развешаны рыболовные сети и два выцветших постера с видами Дубровника. Основное пространство зала занимали голые деревянные столы, стоящие на бежевом, заляпанном пятнами, линолеуме, еле светящийся из-за толстого слоя грязи музыкальный автомат и лампы с абажурами из светло-зеленой ткани, прогоревшей во многих местах. Относительно новой выглядела лишь фотография в раме над верхней полкой, уставленной бутылками со спиртным: на ней был изображен седоволосый мужчина в белой адмиральской форме с золотыми пуговицами и яркими полосами, целовавший в щеку человека, у которого был виден только затылок.