Кисмет
Шрифт:
— Только длинный язык, понимаю.
— Если мать хорошо работает на Аренса, отец скоро выйдет.
— Это тебе сказала твоя мать?
Лейла кивнула.
— А если мать уйдет от Аренса…
— То твой отец останется в тюрьме, да? — спросил я.
— Хм.
Она бросила на меня встревоженный взгляд, и я вынужден был пообещать ей то, чего она ждала.
— Можешь положиться на меня. Я обязательно найду твою мать.
Она потупила глаза.
— Ты знаешь, иногда она бывает… не злая, нет, скорее невеселая, вот
— Ты считаешь, что она могла чем-то разозлить Аренса?
— Разозлить?
— Ну, сказать, например, что он — старая жопа?
— Ну да.
Наступила пауза, и у меня возникло ощущение, что Лейла ждет от меня каких-то историй, связанных с детективными разборками. Не знаю почему, но мне не хотелось рассказывать их девочке. Возможно, щадя ее нервы, а может быть, просто из суеверия. В результате мы снова уставились в экран.
Между тем дело на экране дошло до аперитива. Оператор снимал одну группу за другой, показывая крупным планом каждого из гостей, и все считали необходимым корчить рожи перед объективом. Я все еще не мог понять, за кого Лейла больше беспокоится — за мать или за отца? Когда он впервые появился в кадре, в ее глазах появилась щемящая тоска и боль. А что, если мать просто решила покончить со своей прежней жизнью, бросить ребенка и мужа, разъезжающего на велосипеде с одним колесом? Может, она просто решила поискать счастья в другом месте?
Я закурил. Лейла залезла на софу и тоже закурила. На экране с вертела снимали первого ягненка, и люди в предвкушении трапезы стали усаживаться за накрытые столы, а у меня в квартире вдруг повисло тревожное напряженное молчание. Лейла курила, погрузившись в свои мысли. Мне хотелось еще раз взглянуть на ее мать, но она, кажется, уже исчезла из кадра. Вместо того чтобы выключить телевизор и возобновить наш разговор, который, возможно, подкрепил бы мою решимость помочь девочке, я продолжал сидеть с включенным видаком, пил водку, о чем-то думал и ждал, когда Лейла наконец заснет.
Выкурив сигарету, она сняла шаровары, примостилась на софе, уютно свернувшись калачиком и положив голову на мои колени. На какой-то момент мне показалось, что Лейла плачет, закрыв лицо руками, и я погладил ее по голове. Потом я отнес ее в спальню, укрыл одеялом и выключил свет.
В гостиной я прокрутил фильм назад и еще раз просмотрел кадры с матерью. У нее, действительно, были удивительно светлые, непонятные глаза и прозрачная кожа, к которой хотелось прикоснуться. Улегшись на софу, я попытался заснуть. За мать Лейлы можно не волноваться. Вряд ли кому-то удастся заставить эту женщину делать то, чего она не захочет. К тому же у Аренса были сейчас дела поважнее, чем бороться с какой-то строптивой бабенкой. А может, она вовсе и не строптива, тогда тем более у меня нет оснований беспокоиться за нее.
Некоторое время я еще поворочался в постели, выкурил в темноте несколько сигарет, глядя в потолок
ГЛАВА 14
За завтраком я постарался объяснить Лейле, почему собираюсь искать ее мать один: что это опасно для нее и что мне легче действовать одному, чем беспокоиться об ее безопасности, что при моей работе мне никто не нужен, тем более моя клиентка. Однако в результате оказалось, что единственным и самым действенным аргументом, заставившим Лейлу уступить мне, была угроза выбросить на улицу все ее вещи, из чего я сделал вывод, что педагогика, в сущности, не такая уже сложная наука.
— Ну вот, мы и договорились. Прекрасно.
Я улыбнулся, глядя на заспанное существо, утопающее в моем купальном халате. С недовольной миной она грызла бутерброд.
— Поскольку к Аренсу можно проникнуть, только когда стемнеет, я придумал кое-что, что тебе наверняка доставит удовольствие.
— Что?
— Ты же любишь собак?
— А что?
— Я видел, с каким удовольствием ты вчера по видео смотрела на собак.
— Это были собаки моего отца.
— Ну, эти собаки далеко, но зато здесь у меня есть чудесная знакомая собачка по имени Сузи.
Я снова ласково улыбнулся ей. Лейла же смотрела на меня так, словно я был фрау Шмитцбауэр.
— Если не хочешь, можешь остаться здесь. — Я налил себе кофе. — Это тоже неплохой вариант.
— А что за собака?
— Это собачка, которая в настоящий момент оплачивает мою аренду, а также телефон, бензин и даже эти бутерброды.
— Ты что, пьятый?
— Не пьятый, а пьяный. Нет, дорогая, я совершенно трезв. Если ты пойдешь со мной, я все объясню тебе по дороге. — Я посмотрел на часы. Половина первого. — Через полчаса выходим. Подумай.
Я записал полное имя ее матери, взял чашку с кофе и пошел к телефону. Трубку взяли с первого раза.
— Добрый день, господин Хетгес!
Не знаю, то ли в воздухе было разлито что-то, то ли в кофе стали подмешивать веселящий порошок, о чем я прочитал в одной статье, но я вдруг ощутил невероятную легкость духа. На другом конце провода послышался голос, исполненный искреннего расположения ко мне.
— Знаю, знаю, я не должен звонить вам на работу.
— Я ожидаю важный звонок.
— Только два слова. Я должен не позже сегодняшнего вечера знать, не задерживали ли в последние дни женщину по имени Сташа Маркович. Она — беженка из Боснии, около тридцати лет, со светло-зелеными глазами.
— По какому телефону вам перезвонить?
— По домашнему телефону, около шести часов.
Я позвонил Слибульскому. Тот ответил, что работает над бумагами. Из трубки доносился рев моторов «Формулы-1».