Китабу о животных
Шрифт:
Вторая группа людей относится к животному миру, как мне представляется, с полным безразличием. Они, также как и апологеты христианской Церкви, твердо верят в то, что животные лишены души и что они, как утверждал французский философ Декарт, — всего лишь обладающие инстинктом автоматы, которые по своему развитию немногим превосходят растения, мол, «звери действуют благодаря силе природы и пружинам как у часов». Ну а раз животные — всего лишь кучка заводных игрушек, такие люди полагают, что человек имеет право поступать с любым созданием как угодно. В том числе и полностью уничтожать тех, кто не имеет отношения к человеческому виду, особенно если эти существа препятствуют программе быстрой переделки
Третья, и самая малочисленная, группа цепляется за возможность потешить собственное самолюбие в тех уголках света, где, как им представляется, может, еще всякое случится. Они с энтузиазмом присоединяются к гем, кто убивает животных ради развлечения, то есть становятся «охотниками». Когда-то, в порядочном мире, люди охотились только ради добывания мяса, да и сейчас некоторые занимаются охотой лишь по этой причине. Но когда людей интересуют одни трофеи и «спорт», охота превращается в непристойное занятие, особенно в Африке, где лоск цивилизации быстро блекнет под тропическим солнцем. Здесь мнящие себя «охотниками» часто исполняют роли в якобы классическом сафари. Таких спортсменов очень точно охарактеризовал покойный Роберт Руарк: «…хамы, зануды, сволочи, трусы, хвастуны, подонки да порой гомосексуалисты, которых больше интересует охотник, а не охота».
Но помимо этих трех групп существуют и другие люди, обладающие разумным и поистине гуманным взглядом на проблемы сосуществования человека и животного. Я твердо уверен в том, что образ жизни животных в любом ареале можно вполне воспринимать как образ жизни определенного общества и сопоставить его с человеческим. Такое общество может показаться и чуждым, но животные не более чужды людям, чем, к примеру, немцы итальянцам или американцы пигмеям Конго, которые скептически (и даже с осуждением) относятся к янки.
Сообщества животных во всем мире гораздо в большей степени заслуживают нашего интереса и уважения, но никак не снисхождения. Нельзя с лицемерным негодованием закатывать глаза при виде необычных для нас сцен, звуков и запахов; нельзя приписывать животным присущие нам мнимые обычаи — ни социальные, ни сексуальные. Однако для выживания им крайне необходима наша «чужая помощь».
Придерживаться подобного подхода к животным нелегко. Даже с людьми нелегко общаться. В этом я убедился за десять лет работы агрономом и социологом в Конго при прежнем бельгийском правлении. Я обучал бушменов всему необходимому, что помогало бы вьюжить их племенам: как чередовать культуры, обрезать деревья, запускать лес под бесплодные почвы, рыть ямы для компоста, бороться с вредными для сельского хозяйства насекомыми и просто как перестать есть друг друга. Но самым трудным было добиться помощи от властей — и материальной, и социальной, не ставя при этом под угрозу местную культуру и бесценные традиции.
Проще говоря, я интересовался бушменами, даже любил их ради них самих. И я понял, что их отличие от нас имеет такое же важное значение, как и их сходство, и что нельзя считать их сырьем для переделки европейцев. Мое отношение к бушменам было совершенно противоположно колониальной точке зрения; на самом деле оно было таким, какое ныне стало присуще коренным африканцам. Они не желают идти по пятам белых людей и предпочитают сохранять свою собственную культуру — гордиться, как они говорят, своим «черным самосознанием».
Должно быть, мне удалось ясно показать свое отношение к ним, так как меня приняли в племя масаев в Кении, и я стал братом по крови племен банега и бананда в Конго. А в лесу Итури я, несмотря на свои большие размеры, специально превратился в пигмея бамбути и разделил
И хотя я никогда не держал при себе ружья или даже ножа, живя среди африканских «злобных диких зверей», они ни разу не причинили мне вреда, хотя я наблюдал за ними на близком расстоянии и играл с такими называемыми «убийцами», как, например, буйвол или носорог. В 1958 году, уволившись со службы, я увлекся приручением и воспитанием животных. И в своем дворе в Кисении я держал взрослого льва, взрослого носорога и двух слонов. Обращался с ними на редкость бесцеремонно, но, так как я знал и уважал характер каждого, меня никто не поцарапал, не забодал, не потоптал.
В 1960 году я уехал из Африки и иммигрировал в США. И почти каждый человек, с которым я встречался, тут же предполагал, что я — Белый Охотник в голливудском стиле. Некоторые даже спрашивали, сочувственно кивая в сторону моего обрубка: «Это вас лев… или крокодил?» Наверное, они думали так потому, что я приехал из Африки, хорошо знал животных и выглядел здоровым и крепким. И в самом деле, мой облик вполне соответствовал тому стереотипу Белого Охотника, о котором рассказывал Роберт Руарк: «Он ростом в шесть футов и щеголяет огромной бородой».
Этот вопрос, который задавали мне американцы, подразумевал собой комплимент, но для меня он звучал как насмешка, ведь «Белый Охотник — Халле», давний приверженец охраны окружающей среды, по ту сторону океана славился как Le Pere Noe Beige — бельгийский отец Ной. Теперь я решил пришвартовать свой ковчег у американского берега, поскольку надеялся организовать в США огромный заповедник животных, Конголенд, чтобы спасти часть африканской фауны от местных браконьеров и иностранных охотников.
В моей первой книге «Китабу о Конго» я рассказал о своих приключениях в Африке. В «Китабу о животных» я описываю свои более поздние злоключения, которые мне пришлось пережить главным образом в Южной Калифорнии, где Конголенд был почти готов. И я думаю, что он мог бы стать реальностью, если бы официальные власти и сами калифорнийцы захотели бы хоть что-то узнать об африканской фауне. Мой проект и сейчас еще можно осуществить, и я делаю все, чтобы добиться его претворения в жизнь. Однако все дело в том, что первое мое предложение о Конголенде тут же стало предметом общественной дискуссии, которую спровоцировали слухи настолько дикие, что даже самые дикие звери по сравнению с ними ничто. Например, меня обвинили в том, что я мечтаю завалить штат Калифорния боа констрикторами.
Это обвинение было выдвинуто Управлением по контролю округа Монтерей, опубликовано в местной прессе, передано через телеграфные агентства и напечатано в национальной прессе, без вопросов и комментариев, включая «Филадельфия Инквайер» от 22 февраля 1961 года и «Нью-Йорк Джорнал Американ» того же числа. Никто не поставил под сомнение слух о надвигающемся нашествии африканских удавов, никто даже не засмеялся, несмотря на то, что боа констрикторы, да и любые боа, не живут, да никогда и не жили, на Африканском континенте. И вот что любопытно: два члена семейства удавов — калифорнийский удав и резиновая змея — коренные калифорнийцы. Если Управление по контролю округа Монтерей это обнаружит, их тут же депортируют в Африку.