Китайская классическая "Книга перемен"
Шрифт:
Для понимания этого предисловия необходимо иметь в виду, что для его автора на первом плане стоит выяснение идейного содержания памятника. Оно возможно лишь на основе изучения текста, но это изучение Чэн И-чуань понимает не в филологическом, а в философском смысле. Автор ряда философских работ Чэн И-чуань, естественно, более всего был заинтересован в философской интерпретации памятника. Несмотря на это, он проявляет большую чуткость к исторической действительности, чем признанный филолог Чжу Си. Для того чтобы заметить это, достаточно прочитать хотя бы первые строки из комментариев Чэн И-чуаня и Чжу Си. Так, Чэн И-чуань пишет: "Когда в глубокой древности совершенномудрые люди начертали впервые восемь триграмм, то в них уже были выражены три мировые силы: Небо – Земля – Человек. Начав с них, они удвоили эти триграммы, чтобы в них полностью выразить то, что проходит как изменчивость во всем мире..." Совершенно иным тоном начинает свой комментарий Чжу Си [308] . Это тон учителя, стремящегося закрепить у ученика традицию. Объясняя заглавие "Чжоу и", он говорит: ""Чжоу" – название династии, "И" – название книги. Ее гексаграммы [309] в основе своей есть то, что начертано было Фу-си. Они имеют смысл взаимного обмена и изменчивости. Поэтому [книга эта] называется "И" ("Перемены"). Ее афоризмы – это то, что приложено Вэнь-ваном и Чжоу-гуном...". Далее, касаясь первой гексаграммы, Чжу Си начинает свое объяснение так: "Шесть черт – это гексаграмма, которая была начертана Фу-си...". Из сравнений высказываний Чэн И-чуаня и Чжу Си явствует, насколько критицизм в среде сунских конфуцианцев снизился ко времени последнего. Это, можно полагать, стоит в связи с общим понижением тонуса общественной жизни ко времени Чжу Си. И более широкое сравнение его, позднего сунского конфуцианца, с конфуцианцами, положившими начало сунской школе, лишь подтверждает это наблюдение, сделанное нами на основе приведенных выше цитат. Однако именно некритическая и популяризаторская линия чжусианства в дальнейшем получила более широкое распространение. Прежде всего это можно объяснить тем, что комментарий Чжу Си гораздо более доступен пониманию человека, не занимающегося специально вопросами ицзинизма. А главный контингент читателей комментаторской литературы составляли люди, готовившиеся к государственным экзаменам на должность чиновника, которые лишь в обязательном порядке, а не по своим интересам изучали текст "Книги перемен". Однако, несмотря на все различие Чэн И-чуаня и Чжу Си, их отношение к "Книге перемен" оказалось возможным примирить. Этот синтез был сделан комментатором Дяо Бао (Мэн-цзи, 1601-1667 или 1603-1669) [310] .
308
У Чжу Си есть две работы, специально посвященные "И цзину", – "Чжоу и бэнь и" (
) – "Основной смысл Чжоуского „И [цзина]-" и "И сюэ ци мэн" (
) – "Учение „И цзина- для начинающих". Первая работа представляет собой большой (12 цзюаней) трактат, в котором автор стремится раскрыть основную концепцию "И цзина". В своем толковании этой концепции Чжу Си вновь со всей силой подчеркивает мантическую сторону этого древнего памятника, которую некоторые ицзинисты, в том числе в значительной мере и Чэн И-чуань, упускали из виду, увлекшись философской стороной "И цзина". Вместе с тем Чжу Си полностью понимает и эту сторону "И цзина" и стремится ее раскрыть, не разрывая искусственно то, что очень прочно соединено в самой книге. Таким образом, эта
Вторая работа представляет собой как бы "Введение в ицзиноведение". Это – пособие, составленное Чжу Си, профессором, для своих слушателей, приступающих к изучению "И цзина". Если говорить о популяризаторской линии чжусианства, как это делает Ю.К.Щуцкий, то надо разуметь именно эту, вторую, работу Чжу Си, но никак не первую. В связи с этим вряд ли справедливы слова о "снижении" критицизма в среде ученых конфуцианцев. Уже само возвращение Чжу Си к мантической стороне "И цзина" свидетельствует о здравом отношении к этому памятнику и заодно о критическом отношении к прежней традиции. Слова Ю.К.Щуцкого, строго говоря, вызваны тем, что Чжу Си упоминает о Фу-си, но это упоминание не следует принимать как свидетельство какой-то веры в то, что триграммы создал именно этот Фу-си. Для Чжу Си, как и для многих других, упоминание о Фу-си является простой данью традиции; главное для таких ицзинистов – содержание памятника. – Н.К.
309
Именно гексаграммы, а не триграммы, что видно из дальнейшего приводимого нами отрывка.
310
Переходя к Дяо Бао (1601–1667 или 1603–1669) и последующим исследователям "И цзина", Ю.К.Щуцкий вступает в новый период конфуцианства, который развернулся в эпоху династии Цин (1644–1911), т.е. в последнюю, закатную фазу феодального абсолютизма. Как и говорит Ю.К.Щуцкий, в эту эпоху появилось много работ, посвященных классикам конфуцианства, и притом очень различных. Для того чтобы понять их появление и их содержание, необходимо учитывать следующие обстоятельства.
Философский рационализм, на основе которого произошло в Китае освобождение философской мысли от оков средневековой догматической конфуцианской схоластики, приведшее к расцвету философии в эпоху Сунской династии, исчерпал себя и не мог обеспечить дальнейшее движение философской мысли. Он мог превратиться лишь в догму, доступную лишь схоластической же по своему существу разработке. Так и произошло в Китае XVIII-XIX вв. Это века классицизма, характерного вообще для эпохи феодального абсолютизма.
Однако в этом классицизме обозначились два течения: охранительное и критическое. Охранительное течение, представленное идеологами господствующего режима, разрабатывало классическое наследие конфуцианства в духе сунской школы, главным образом в духе Чжу Си. Критическое течение, представленное идеологами Просвещения, бывшего тогда важнейшей формой общественной оппозиции реакционному режиму правительства Маньчжурской династии, изучая то же классическое наследие, стремилось подорвать сами основы официальной версии классицизма. Это делалось путем изучения тех же классиков, но с тем, чтобы показать несостоятельность сунской интерпретации их. На этой почве развилась критическая линия классической филологии Цинской эпохи. Как правило, она не выходила за пределы общего для конфуцианства круга проблем, но очень много сделала по части критического исследования старых памятников – их происхождения, их текста, их содержания.
В приложении к "И цзину" эта критическая линия классической филологии отчетливо проявилась в работе Ху Вэя (
, 1633–1714) "И ту мин бянь" ("Разъяснение чертежей „И [цзина]-"). В ней рассматривается вопрос о "Чертеже [из Желтой] реки" и "Письменах [из реки] Ло" и доказывается, что и то и другое не имеет к "И цзину" никакого отношения. Этим Ху Вэй стремился, как он думал, подорвать саму основу интерпретации "И цзина", данную Чжу Си. Следует заметить только, что сунские мыслители, предметом исследований которых было философское содержание древних памятников, не придавали серьезного значения этой стороне традиции, сложившейся вокруг "И цзина".
Весьма характерно, что в числе представителей критической линии классической филологии Цинского времени были и историки. Таким историком был Чжан Сюэ-чэн, о котором упоминает Ю.К.Щуцкий. Деятельность Чжан Сюэ-чэна развернулась в период наибольшего расцвета критической филологии (30-е гг. XVIII в. – 20-е гг. XIX в.). – Н.К.
В этой главе мы не касаемся комментаторской литературы, и к Дяо Бао как к комментатору мы еще вернемся в дальнейшем; здесь же обратим внимание только на его предисловие к работе об "И цзине", помеченное 1660 г. [311] Свое рассуждение автор начинает с цитаты из знаменитого даоса X в. Чэнь Си-и, с именем которого традиция упорно связывает истоки сунского конфуцианства [312] . Чэнь Си-и полагал, что гексаграммы созданы были Фу-си, однако для него это скорее образ, чем историческое свидетельство. Он подчеркивает, что гексаграммы – это символы представлений, бывшие в ходу до создания письменности. Дяо Бао присоединяется к этому мнению, ссылаясь на свои исследования, по которым "при Фу-си" все названия гексаграмм уже существовали. Вэнь-вану, как говорит Дяо, приписывают создание афоризмов к гексаграммам и к отдельным чертам. Однако ему известно, что лишь некоторые начетчики (например, Бань Гу и Ян Сюн) считали Вэнь-вана автором афоризмов к отдельным чертам. Другие же (например, Цзяо Гун) считали их автором Чжоу-гуна. Изложив эту распространенную в его времена теорию, Дяо Бао отвергает ее, ибо в тексте афоризмов к отдельным чертам упоминается, например, Цзи-цзы [313] , которого Вэнь-ван, живший раньше, не мог, конечно, знать [314] . Поэтому Дяо, следуя Чэн И-чуаню и Чжу Си, склонен эту часть текста приписать Чжоу-гуну. Традиции следует Дяо и тогда, когда не возражает против легенды о Конфуции как авторе "Десяти крыльев". Далее Дяо рассказывает о конструкции памятника и переходит к оценке двух комментариев – Чэн И-чуаня и Чжу Си, находя их лучшими. Он не отдает явного предпочтения ни одному из них, а старается синтезировать, безусловно понимая их различие, но считая, что они дополняют друг друга. Это он усматривает в том, что "изучающий "И [цзин]" достигает широты благодаря традиции Чэн [И-чуаня] и конкретности – благодаря комментарию Чжу [Си]..." [315] . Однако при экстенсивном чтении его комментария становится совершенно несомненным, что Чэн И-чуань гораздо ближе по духу нашему автору, чем Чжу Си. И понятно, почему это так. Ведь Чэн И-чуань унаследовал и развил стиль понимания "Книги перемен", созданный Ван Би, который исходил главным образом из "Си цы чжуани", а этот последний текст, по мнению Дяо, происходит от Конфуция. Поэтому Дяо, желавший восстановить понимание "Книги перемен" Конфуцием, теснейшим образом связан с традицией Чэн И-чуаня. Он только отдает должное внимание Чжу Си и его космогоническим концепциям, основанным на "Книге перемен" и унаследованным от Чжоу Дунь-и, учителя Чэн И-чуаня.
311
Мы пользовались изданием 1843 г.: Дяо Мэн-цзи. И чжо.
312
Чэнь Си-и (
), иначе Чэнь Туань (
), или Чэнь Ту-нань (
ум. в 989 г.), – представитель философской мысли Китая в переходный период, охватывающий последние десятилетия правления династии Тан, годы междуцарствия (У дай) и начало правления династии Сун. Для него, как и вообще для того времени, характерна тенденция к философскому синкретизму, заключающемуся в стремлении рассматривать основные положения конфуцианства, даосизма и буддизма как взаимно дополняющие друг друга. Этот синкретизм послужил той почвой, на которой выросла в дальнейшем философия сунской школы, в которой соединение конфуцианства с некоторыми элементами философии даосизма и буддизма уже утратило характер синкретизма, а послужило только средством для создания вполне самостоятельной философской системы. Предшественником сунской школы Чэнь Си-и считают в первую очередь по той причине, что он первый выдвинул концепцию "единства Неба-Земли и всех вещей", т.е. единства всего сущего, которое основано на единстве "материальной природы" ( ци) и пронизывающего эту природу "естественного закона" ( ли). Приверженцы даосизма считали, что эта концепция вышла из учения Лао-цзы и Чжуан-цзы, и на этом основании утверждали, что своим успехом философия сунской школы обязана этим двум основоположникам философского даосизма, а концепция "материи" ( ци) и "закона" ( ли), составляющая самую существенную часть сунской философии, идет непосредственно от Чэнь Си-и. – Н.К.
313
314
Цзи-цзы (
) – один из племенных вождей в конце Иньского царства; после паления последнего (по традиционной хронологии, в 1122 г. до н.э.) вместе со своей племенной группой (историческое предание говорит о 5 000 человек) перешел на Корейский полуостров, где и обосновался в северной части полуострова, в районе позднейшего Пхеньяна, основав здесь свое царство, которое в старой китайской историографии получило название "Чао-сянь" (
). Вэнь-ван, глава племени Чжоу, правитель царства Чжоу еще до завоевания этим царством Иньских владений, умер в 1120 г. Таким образом, если следовать традиционной хронологии, Вэнь-ван был приблизительно на одно поколение старше Цзи-цзы. – Н.К.
315
Мы не можем не отметить, что здесь Дяо Бао склоняется к несколько беспринципному эклектизму, для него вообще характерному. Очень часто, приводя в своем комментарии различные точки зрения других авторов, он отмечает их одинаковую приемлемость. Эта чрезмерная терпимость делает работу Дяо Бао, очень полезную в иных отношениях, несколько вялой. Вероятно, поэтому Дяо не поднялся до уровня самостоятельности, и "Сы ку цюань шу цзун му" совершенно основательно считает его работу лишь подсобным текстом при изучении работ Чэн И-чуаня и Чжу Си.
Однако самым характерным для Дяо Бао является, так сказать, психологическое понимание "И цзина". В нем он исходит из работ Гао Чжун-сяня [316] . Так, совершенно в его духе, Дяо Бао высказывает свое основное положение о "Книге перемен": "Эта кристаллизация сознания есть Великий предел. То, что это кристаллизованное сознание не имеет ни предмета, ни образа, на котором бы оно основывалось, это и есть Беспредельное". Так, "Беспредельное, которое и есть Великий предел", как раз обретается во внутреннем созерцании. Как в "Книге перемен" есть Великий предел, так и в сознании есть Великий предел. Поэтому и у Гао-цзы (Гао Пань-луна) сказано, что в мире есть "сознание, которое не то, что изменчивость, но нет изменчивости, которая не была бы сознанием". Далее: "В Изменчивости [317] (т.е. в "Книге перемен". – Ю.Щ.) есть Великий предел. В сознании [тоже] есть Великий предел. Если мы не видим Великий предел в нашем сознании, то мы лишены того, благодаря чему мы [можем] видеть изменчивость". Затем Дяо приводит еще цитату из Гао Пань-луна, в которой, между прочим, говорится: "...Внутренне мы созерцаем сокровенность единой изменчивости нашего сознания, и внешне мы созерцаем поток единой изменчивости нашего тела. Но и сознание, и тело, и изменчивость – лишь одно". И по этому поводу Дяо замечает: "Вот это [318] называется истинным изучением "Книги перемен" (т.е. изменчивости! – Ю.Щ.), вот это называется умелым изучением Гао-цзы [Гао Пань-луна]". Исходя из таких теоретических предпосылок, Дяо проводит сравнение "И цзина" с "Шу цзином" и с "Чунь цю": "Учение начинается в "Шу цзине", устанавливается в "Чунь цю" и находит свое завершение в "И цзине"". Свой трактат Дяо Бао кончает признанием совершенства "четырех авторов" "Книги перемен" – Фу-си, Вэнь-вана, Чжоу-гуна, Конфуция и считает, что несравнимыми истолкователями ее являются только Чэн И-чуань и Чжу Си, якобы раскрывающий смысл комментария Чэн И-чуаня.
316
. Имеется в виду Гао Пань-лун (
, 1562–1626), один из ученых конфуцианцев последнего периода Минской династии. Мы считаем необходимым хотя бы кратко охарактеризовать его философский облик, чтобы сделать более понятным воззрения Дяо Бао на "И цзин". Гао Пань-лун, как и многие его современники, испытал сильное влияние Ван Ян-мина (1472–1529). Пожалуй, наиболее ярко характеризует его следующее высказывание: "Наука рядовых людей – работать над внешним [миром] и пренебрегать внутренним, любоваться вещами и погубить свою волю, потому что [люди] не обращаются к себе, чтобы искать идеи. Но [если] ищешь идеи, разве можно говорить о чем-то внутреннем и внешнем? Идеи, заключенные в сознании, и идеи, заключенные во внешних вещах, – единство. Во всем мире нет вещей, лежащих вне сущности, как нет и идей, лежащих вне сознания. Здесь дело обстоит так же, как в том случае, когда предметы озарены солнечным светом; он и здесь, и там, но солнце ведь одно! Нельзя же раздвоить его, так зачем же ждать, что оно, лишь воссоединившись, станет единым?"
317
Непереводимая игра слов:
318
В нашем издании явная опечатка:
("сравнение") вместо
("это"). Во второй половине фразы – правильно.
Однако среди многочисленных и многообразных интерпретаторов "Книги перемен" бывали мыслители и иного склада, чем только что рассмотренный Дяо Бао. В этом отношении особенно интересен историк Чжан Сюэ-чэн (второе имя Ши-чжай, 1738-1801). Ему принадлежит сборник "Вэнь ши тун и" ("Общее истолкование литературных и исторических [памятников]") [319] , изданный по рукописи впервые в 1832 г. и переизданный с европейской пунктуацией в 1924 г. Первые три трактата сборника посвящены "Книге перемен" [320] .
319
320
О значении рассмотренной Ю.К.Щуцким работы Чжан Сюэ-чэна свидетельствует факт переиздания ее в 1956 г. в Китайской Народной Республике. Необходимо подчеркнуть, что Ю.К.Щуцкий первый из западных синологов должным образом оценил эту работу. – Н.К.
Прежде всего он считает "Книгу перемен" текстом, излагающим факты, а не только теории, и на этом основании не считает ее принципиально отличной от остальных классических книг. Однако фактичность "Книги перемен" иная, чем та, которая присуща другим классикам. Это фактичность не исторических событий, а природного свершения. В этом она шире, чем другие классические книги. Она "облекает в образы небо и в законы – землю". Эту фактичность ее, может быть, трудно применить лишь потому, что, как Чжан Сюэ-чэн говорит ниже, стиль выражения мыслей в "Книге перемен" особенный: образный, а не понятийный. Известная нам "Книга перемен" не единственный памятник такого рода, ибо мы имеем истерические свидетельства о других аналогичных книгах, о "Гуй цзане" и "Лянь шани" [321] . Они так же, как и "И цзин", служили мантическими текстами, однако идея изменчивости присуща только последнему, и обе другие книги (не сохранившиеся до нас, но засвидетельствованные в "Ли цзи") никогда не назывались "И" – "Перемены". Эта идея, центральная для "Книги перемен", находит свое выражение в символике меняющихся черт гексаграммы, которые без этой изменчивости лишены всякого смысла, что, по мнению Чжан Сюэ-чэна, подтверждается традиционной практикой гадания, где все строится на изменении черт [322] . Поэтому текст афоризмов при гексаграммах не мог существовать без текста афоризмов при отдельных чертах. Оба текста складывались одновременно [323] ,
321
В "Чжоу ли" содержится сведение, что в древности существовали три гадательных книги: "Лянь шань", "Гуй цзан" и "Чжоу и". Первая, по "Чжоу ли", относится ко времени царства Ся (по традиционной хронологии, с 2205 г. до н.э.), вторая – царства Инь (с 1766 г. до н.э.), третья – Чжоу (с 1122 г. до н.э.). Следов первых двух книг никогда не находили, но упоминания о них, даже с некоторыми подробностями (например, какая гексаграмма в каждой из них стоит на первом месте), встречаются (например, в "Шань хай цзине"). Говорит о "Лянь шани" и "Гуй цзане" и такой авторитет, как Чжэн Сюань. Однако уже Кун Ин-да, передавая мнение Чжэн Сюаня, верившего в существование этих древних книг, тут же заявил, что для такой веры решительно нет никакой документальной почвы. – Н.К.
322
Вряд ли приемлема такая аргументация, ибо она, очевидно, исходит из предпосылки о неизменности техники гадания. Однако и в настоящее время существуют различные приемы гадания (не менее трех), и неудивительно, что техника гадания, на которой основывается Чжан Сюэ-чэн, может быть не первая. Поэтому мы не соединяем первый, второй и третий слои текста "Книги перемен".
323
Здесь Чжан Сюэ-чэн, увлеченный своей мыслью, грешит недостатком критицизма.
324
Чжан Сюэ-чэн цитирует "Ли цзи", по-видимому, наизусть и поэтому неточно. Пропущенные Чжан Сюэ-чэном слова заключены нами в квадратные скобки. Следует отметить также (Чжан Сюэ-чэн не считается с этим), что эта глава (IX) "Ли цзи" могла быть записана лишь кем-нибудь из учеников Цзы-Ю, ученика Конфуция, и не может рассматриваться как полноценный документ для суждения о самом Конфуции; кроме того, Чжан Сюэ-чэн не проводит весьма важного сравнения этой цитаты со словами Конфуция ("Лунь юй", гл. III, § 9): "Что касается ритуалов династии Ся, то удел Ци не может достаточно засвидетельствовать их. Я мог бы описать ритуал династии Инь, но удел Сун не может достаточно засвидетельствовать их. Это потому, что [в уделах этих] не хватает документов и людей, их знающих. Если бы они были достаточны, то я мог бы засвидетельствовать [мои слова]". И больше ничего! Так что о наличии Книги перемен", в каком бы виде ее ни предполагать, текст этот не говорит ни слова. Вместо того, чтобы вслед за Чжан Сюэ-чэном усмотреть в книге "Земля и Небо" ("Кунь Цянь") предшественницу "Книги перемен" – "Гуй цзан", мы, думается, будем ближе к истине, полагая, что Конфуцию (и вообще в его времена) "Книга перемен" не была известна; когда же она получила большое распространение, тогда поддельный текст о ней был вложен в уста Конфуция автором данной главы "Ли цзи".
325
Ср. перевод: Древнекитайская философия. Т.2, с. 101; а также параллельный фрагмент из "Лунь юя" (III, 9) – там же. Т.2, с. 146. – А.К.
326
Теория эта явно не выдерживает критики, ибо мантическая роль "Книги перемен" засвидетельствована в древнейших упоминаниях о ней. Рациональное же истолкование – позднейшая попытка сохранить канонический текст перед судом мышления.
Изучая сам термин "и" ("перемены"), Чжан Сюэ-чэн, отвергая обе версии, исходящие из анализа иероглифа "и", в общем склоняется к такому его пониманию, какое представлено у Чжу Си, игнорирующего пиктографический анализ [327] . Это совершенно гармонирует с его стилем толкования, старательно избегающим всего, что не может быть внешне документировано, в чем хоть немного сквозит гипотетичность. Однако, в конце концов Чжан Сюэ-чэн не замечает всей гипотетичности своих собственных суждений, к которым его привело утверждение того, что Конфуций будто бы занимался "Книгой перемен", утверждение, построенное на недостоверной цитате из "Ли цзи" и на некритическом отношении к афоризму из "Лунь юя", в котором название "Книги перемен" появилось лишь вследствие небрежности писца [328] . Во всяком случае Чжан Сюэ-чэн последователен, когда весь конец второго трактата он посвящает доказательству рационалистического понимания "Книги перемен" у Конфуция. Третий трактат Чжан Сюэ-чэна представляет наибольший интерес. В нем, правда, он не ставит филологических проблем, а занимается лишь философским осмыслением основных концепций этого памятника, но т.к. оно достаточно оригинально, мы несколько подробнее остановимся на нем. При этом, чтобы правильно понять суждения автора, необходимо иметь в виду, что он исходит (без достаточной филологической критики!) из нерасчлененного текста, базируясь главным образом на материалах "Си цы чжуани". Поэтому, несмотря на ряд приемлемых его суждений об этом тексте, с ним все же нельзя согласиться, когда он переносит их на "Книгу перемен" в собственном смысле слова. Кроме того, для понимания точки зрения Чжан Сюэ-чэна необходимо помнить, какое место среди других классических книг он предоставляет в своей системе нашему памятнику, в чем он усматривает основной прием мышления, отраженный в "Книге перемен". Так, он полагает, что если в "Чунь цю" мысль выражается в примерах, в "Ли цзи" – в иерархичности, то в "Ши цзине" – в воздействии на эмоцию через посредство метафор, а в "Книге перемен" – в образах.
327
Термин
( и) понимался или как пиктограмма, изображающая хамелеона, – отсюда значение "изменчивость" (так объяснен он в "Шо вэне"), – или как синтетический иероглиф, состоящий из знаков солнца и луны в их вращении. Мы здесь, по-видимому, имеем дело с лингвистическим законом схождения, открытым академиком Н.Я.Марром. Можно полагать, что сходные по внешней форме знаки возникли в разных местах Китая, причем более древний из них (чистая пиктограмма) обозначал хамелеона, а более поздний (синтетический) – движение солнца и луны (в противоположность их статическому состоянию, выраженному иероглифом
мин"свет", который состоит из тех же элементов – "солнце" и "луна"). Однако первый знак отражает более позднюю, анималистическую стадию, а второй (возникший позже) – более раннюю, космическую стадию мышления. При этом не следует забывать, что анималистическое мышление коренится в более древних стадиях общественного развития.
328
Подробно об этом см. ниже: примеч. 481 и изложение взглядов Хонда Нариюки.
Из этого сопоставления ясно, что Чжан Сюэ-чэн понимает под образом: ведь метафора в поэзии – тоже образ, но образ, воздействующий на эмоцию по преимуществу. Образы же "Книги перемен" понимаются правильно тогда, когда они ведут не к эмоциональному переживанию, а к познанию идей, в них облеченных, к осознанию основной идеи изменчивости (движения, сказали бы мы теперь). Нет возможности свести эти образы к простым представлениям, ибо они насыщены гораздо большим и многогранным содержанием, чем представления, абстрагированные от наблюдения. Они как бы заряжены широчайшим содержанием, многообразно приложимым. Поэтому Чжан Сюэ-чэн и говорит: "Широк объем образов! Это – не только "И цзин". Все классики координированы с ним. Он – то, в чем абсолютная субстанция ( дао ти) [329] подходит к своему наглядному оформлению, но еще не проявляется". Конечно, такого рода образы встречаются и в других классических книгах, но там они передают лишь представление, абстрагированное от какого-либо конкретного события, предмета, положения и т.п. Образы же в "Книге перемен" – иные. "Благодаря им "Книга перемен" стоит в уровень с Небом и Землей и поэтому может охватить и обвить пути Неба и Земли. [Так сказано в "Си цы чжуани"], и у всех событий и предметов, когда они от бытия переходят к действию, их внешняя форма и следы, оставляемые ими, еще не выяснены. Но в образе они уже видимы. Поэтому Дао не может быть видимо; но если люди, ища Дао, видят нечто в подобии, то это образы его". Таким образом, если представление неразрывно связано с конкретным и обязательно прошедшим фактом, то образ "Книги перемен" в понимании Чжан Сюэ-чэна – образ предвидения чего-то еще не познанного.
329
Однако для оценки философии нашего автора необходимо поставить вопрос: откуда же у человека возникают такие образы? Если образы могут возникать, по мнению Чжан Сюэ-чэна, у человека независимо от мира, он, конечно, идеалист. Если же они – отражение мира, то он – материалист (хотя бы лишь в гносеологическом аспекте). Чжан Сюэ-чэн не прошел мимо этого кардинального вопроса. Он различает "естественные образы мира" и "конструированные образы человеческого сознания". И, говоря о последних, он заявляет совершенно недвусмысленно, что "...человек, отличаясь от всего, что между Небом и Землей, не может не подвергаться [воздействию] роста и убыли сил Света и Тьмы. Построения сознания – изменчивость чувств [эмоционального порядка] – создают их. Эта изменчивость возбуждается связями мира людей [общества] и создается на основе сил Света и Тьмы [сил природы"]. Так конструированные образы человеческого сознания в свою очередь исходят из естественных образов мира. Если это и не материалистическое рассуждение, то, во всяком случае, нечто близкое к нему. Чжан Сюэ-чэн, конечно, не мог еще естественнонаучно обосновать свою теорию. Однако, по-видимому, много поработав над вопросом об образах "Книги перемен", он приходит к мысли, что они относятся к поэтическим образам "Ши цзина", как внутренняя сторона – к внешней. Признавая совершенство образов "Ши цзина", он все же считает, что только образы "Книги перемен", в конечном счете исходя из естественных образов мира, вносят в них систему и стройность, т.е. приближают нас к охвату мира в познании. Поэтому учение "Книги перемен" гораздо совершеннее, чем мудрствования философов позднейших времен. Они, правда, исходят из того же древнейшего источника, однако настолько отклоняются от него, что уже не выражают самой главной и основной идеи. И только буддизм, генетически не связанный с китайской традицией, обладающий вполне самостоятельной терминологией, все же в основном "исходит из учения "Книги перемен"" и "не расходится со словами совершенномудрых" [330] . Конечно, бегство от мира, характерное для буддизма, совершенно чуждо практической концепции "Книги перемен". Однако образность буддизма, со всем его сложнейшим пантеоном, шокирует конфуцианцев напрасно, ибо это ведь только образность; кроме того, и "Книга перемен" не лишена фантастических и символических образов. Мы должны заметить, что Чжан Сюэ-чэн все же в основном – убежденный конфуцианец. Однако благодаря таким мыслям, сильно отличающим его от всех остальных авторов, писавших о "Книге перемен", мы не можем не признать в нем одного из оригинальнейших и интереснейших мыслителей, занимающих своеобразное место в развитии китайской философии.
330
Это положение слишком решительно, но не лишено смысла. Оно, во всяком случае, поддерживает наше мнение о буддийском комментарии Оу-и к "Книге перемен" как самой интересной философской интерпретации "И цзина".
Переходя к новейшему времени, мы сначала должны ознакомиться с трактатом Пи Си-жуя [331] . В предисловии к этой работе Пи Си-жуй [332] высказывается как определенный конфуцианец. Надо, по его мнению, восстановить учение Конфуция таким, каким оно было в подлинном виде. Только после этого, применяя его в практической жизни, можно будет последнюю усовершенствовать. Рассмотрим же, что делает Пи Си-жуй для выяснения "подлинного", как он считает, учения Конфуция. Для этого изложим его трактат главу за главой.
331
(Шаньхуаский Пи Си-жуй. Общий трактат по науке о классических книгах. [Б.м.], 1907). Книга напечатана ксилографически при жизни автора; авторское предисловие помечено тем же 1907 г. Нами использован первый бэнь(том), посвященный "Книге перемен".
332
Пи Си-жуй (
, 1850–1908) – один из последних крупных представителей критической линии классической филологии в старом Китае, работавший в последние десятилетия Цинской империи, в годы правления Гуан-сюя (1875–1908). – Н.К.
Глава I."О том, что общий смысл "[Книги] перемен" – это и изменчивость, и неизменность" [333] .
В этой главе автор высказывает свою основную установку в подходе с изучению классических текстов конфуцианства. Чтобы правильно интерпретировать тот или иной текст, необходимо прежде всего выяснить его руководящую идею. Для "Книги перемен" такой руководящей идеей является понятие "и", в котором совмещаются формально исключающие друг друга идеи изменчивости и неизменности и идея их единства. По существу, такая идея присуща отнюдь не одной "Книге перемен", но и целому ряду других древнекитайских текстов философского содержания. Некоторые их комментаторы подходили к пониманию идеи единства противоположностей и соответственно строили свои объяснения. За это они часто подвергались нападкам тех, кто не мог подняться от простого формализма к идеям более высокого порядка [334] . Приведем примеры из гл. I трактата Пи Си-жуя, по-видимому указывающие на умение мыслить, хотя еще и не диалектически, но уже и не формально-логически. Так, он пишет: "Не только "И цзин" говорит об этом (т.е. об одновременной изменчивости и неизменности и их непосредственной связи. – Ю.Щ.); об этом говорят и все классические книги. Яснее всего об этом сказано в [гл. XVI] "Ли цзи" – "Да чжуань" [335] : "[Они] исправляют строй, изменяют цвет одежды, вносят различие в отличительные знаки, отличают разницу оружия, дифференцируют [форму] одежды. Все это – то, что подлежит смене в связи с [жизнью] народа. Но есть и то, что не подлежит смене. Это почтение к почитаемым, родственное отношение к родным, возвеличивание старших, разграничение мужчин и женщин. Это – то, что не изменяется в связи с [изменениями в жизни] народа". Подлежащее изменению (на языке "Книги перемен". – Ю.Щ.) значит "изменчивость", не подлежащее изменению – "неизменность"".
333
В начальной главе своего трактата об "И цзине" Пи Си-жуй разбирает классическое определение трех смыслов термина и: 1) "легкое", 2) "изменяющееся", 3) "неизменное", – сформулированное в главном из возникших в эпоху Западной Хань (206 г. до н.э. – 8 г. н.э.) "апокрифов перемен" (
и вэй)
– "Цянь цзо ду" (
). – А.К.
334
Можно, однако, впасть в ошибку, приписав Пи Си-жую диалектические взгляды в научном понимании этого вопроса. На первых порах может показаться, что у него мы встречаем подлинное понимание единства противоположностей, чего, конечно, при ближайшем рассмотрении не оказывается.
335
Пи Си-жуй, как это часто делали китайские начетчики, цитирует текст, по-видимому, на память, поэтому его первая фраза несколько изменена. В "Ли цзи" мы читаем:
, т.е.: "[Мудрые правители] устанавливают меры веса, протяжения и емкости, они вникают в письменные документы, они исправляют календарь" и т.д. У Пи Си-жуя же текст начинается со слов:
– "исправляют строй". Нетрудно усмотреть в этой переделке инстинктивное подчинение трехсложному ритму. Смысл, как видим, тоже несколько изменен.