Киж
Шрифт:
– К примеру? – с замиранием спросил трезвеющий брат Василисы.
– А к примеру, в пять раз больше, чем ваш Василий Андреич.
–
Феликс довольно нахально указал вентилем газового баллона на представительного начальника деревни, который пытался платком отереть загаженную броском навоза щеку и не очень-то улавливал происходящее. – И за такие-то копейки мы, белые люди, чуть не в ногах должны перед ними валяться. Разве ж это дело?
– Когда был Сталин, было все наоборот. – Знаменосец впал в приятную задумчивость. – ОНИ перед нами в ногах валялись, а мы еще подумывали, пойти на поблажку ай нет.
Предчувствуя,
– Так что, пока вы здесь навозом побиваете представителей гуманитарных профессий, там… – Он указал все в ту же высь над бликующей лысиной Иоанна Малиновознаменца.
– … там збруевские и из других волостей уже по второму разу занимают очередь, хотя положено по одному пропану в руки. А они видят, никто не идет, и дают по два, по три, по шесть баллонов, а чё? Они думают, раз никто не пришел, значит, никому уже не нужно, у всех уже есть.
– Какие такие збруевские? – растерянно спросила свекровь Василисы
Родионовны, теребя темными пальцами зелено-оранжевый халат на грудной плоскости.
– Ну, ближайшая деревня у вас какая?
– Азуевка, а оттеда – Бедулаевка и Карликовка.
– Вот: бедулаевские и азуевские с карликовскими, кто на мопедах, кто на подводах, кто на чем. Американцы ведь прописки не понимают.
Шквал противоречивых доводов, обрушенный Бединым на мнительные головы крестьян, если вдуматься, не был достаточно убедителен даже для таких темных людей, давно привыкших вообще не доверять никаким словам – притом, чем убедительнее, чем вразумительнее, тем хуже, – здесь же какие-то негры, какие-то американские фабрики и бесплатные трейлеры из ЮНЕСКО. И однако – верь не верь, а такое соблазнительное событие, как бесплатная выдача имущества, могло происходить где-то совсем рядом, даже если его вероятность составляла долю процента.
Возникло молчаливое умственное противостояние, наподобие того, что имело место после Бородинского сражения между Кутузовым и
Наполеоном. Победитель был не совсем ясен, и каждое очередное действие могло стать решающим. Наполеоновский шаг сделал Бедин.
– Так что, один представитель общины – только не этот, – Бедин демократично перечеркнул указательным пальцем возможность использования Василия Андреевича в качестве ходатая, – может поехать на нашем транспорте и занять очередь на всю деревню. А вы тем временем пишите номера на ладонях шариковой ручкой и организованным строем спокойно продвигайтесь в направлении трассы. Только без глупостей! Филин, раздать авторучку!
Полуголый скептик попытался сострить что-то насчет эфемерности заявлений коррумпированной прессы, но грозно нахмурившаяся Василиса
Родионовна толкнула его раскрытой ладонью прямо в открывающийся рот, преградив пустые соображения. Она пинком отворила блокированную телами калитку и, гостеприимно направив Феликса и Глеба на волю одной рукой, другой деликатно придержала обмякшего Василия
Андреевича во дворе.
– Пишите первой: Свищова Василиса Родионовна, пол женский. А ты,
Василий Андреич, уж не взыщи, побудешь здесь до возвращения колонны.
Коли корреспонденты
В толпе перед домом Свищовых произошло коловращение внезапно возлюбленных корреспондентов. Каждый теперь пытался дотронуться до плеча благодетелей, сунуть в их карманы пакетик с бутербродами, отереть с виска Филина запекающуюся кровь или хотя бы с доброй улыбкой заглянуть в глаза.
Бедин прислонил газовый баллон за ненадобностью к палисаднику
Василисы, чуть ли не силой вырвал переходящее знамя из рук старика, который, при росте Феликса один метр восемьдесят три сантиметра, оказался на целые полторы головы выше него, и передал в руки
Свищовой, как бы предоставляя ей право возглавить колонну. Затем подсадил старика в машину, сел за руль и захлопнул дверь.
– А вы нас не покинете? – с соблазнительной улыбкой заглядывая через опущенное стекло, поинтересовалась Свищова, – А то я теперь женщина одинокая…
– Как можно! В ваших руках лучший из нас.
Машина, однако, взяла довольно резкий старт и мигом проскочила опустевший милицейский пост, обитатель которого, в майке и подвернутых галифе, обнаружился неподалеку, среди ивовых зарослей, с самодельной удочкой, и приветливо помахал рукой отбывающим журналистам. В начале пыльного крутого подъема рабочие грузили в фургон дорогую мебель из треснутого особняка Василия Андреевича, в дверях сельмага лежал первый из встреченных Свищовых, а его слабосильный друг волчком вертелся вокруг него, то пытаясь его приподнять, то роняя в пыль и всплескивая руками. Машина вырвалась на сияющие просторы трассы.
Малиновознаменец, видимо, осознающий свою невыгодную роль, подал голос только после того, как село скрылось из виду и автобус оказался в том самом месте, откуда свернул.
– А может, пока задние добираются, я получу вне очереди? У меня и книжка пенсионная, и удостоверение внеочередника – все всегда при себе. А ты бы, сынок, хоть за бутылку подбросил баллоны до хаты.
Места у тебя здесь отвольно. – Он бросил неприязненный взгляд в глубину салона, большую часть которого зря занимали высоко оголенные ноги актрисы. – А то они, можить, до ночи не доползуть всем гуртом…
– Всенепременно подбросим, – заверил его непроницаемый Бедин.
– Когда же?
– Теперь.
Бедин остановил машину.
– Ай приехали? – с тревогой поинтересовался дед.
– Приехали. Вон там, под пригорком.
– Да где же? Разве вон там…
Малиновознаменец приоткрыл дверцу машины и вслед за головою вытянулся вовне в тщетной попытке разглядеть на дне откоса нечто вожделенное, бесплатное, внеочередное. Туда-то и выпорхнуло его длинное, рукастое, но нетяжелое тело под действием не очень сильного, но глубоко выверенного пинка, нанесенного правым коленом
Феликса Бедина. Клекоча и мельнично размахивая конечностями, словно старообразный птенец некой нелетающей ископаемой птицы,
Иоанн-Малиновознаменец описал в воздухе пространную дугу и застыл на большой глубине под дорожной насыпью, на вершине конической горы красноватого проросшего песка, в позе роденовского Мыслителя, которого наконец перевернули вместе с его мраморным унитазом.
– Как вы думаете, он не убился? – трагическим шепотом спросила
Глафира.
– Я сознательно избегаю решения извечных нравственных вопросов человечества, – ответил Бедин и пустил машину вперед.