Клад адмирала
Шрифт:
– Пьяный вечером был Холмогоров?
– Да уж дальше некуда. Пьяней вина.
– В котором часу пьяным видели?
– Так в котором? Как заступил на дежурство, сразу и присосался к бутылке.
– Один?
– Зачем один? С Григорием вон. Григорий после ушел.
– Когда Холмогоров подходил к вам в полночь, лицо какое у него было?
– Да пьяное…
Сообразив, чего добивается от него сотрудник милиции, бабка Надежда прибавила поспешно:
– Не побитое. Это уж не знаю, кто его так отметелил.
–
Ответа не последовало. Тимофеев под пристальным взглядом лишь ниже клонил голову.
Пожилая женщина не настолько глупа была, чтобы сразу не сообразить, почему сотрудник милиции адресует вопрос именно Тимофееву и почему тот молчит. Изумленно уставилась на Тимофеева, всплеснула руками:
– Батюшки! Как же так? Неужто это ты, Григорий, а? Вот допились-то. Стыдобушка.
– По-свойски свояк свояка, – раздался из-за ограды чей-то насмешливый мужской голос. Группа зевак в считанные минуты увеличилась по меньшей мере втрое.
– Петька, ты теперь на Григория в суд подай. За нанесение телесных повреждений, – весело скалясь, посоветовал путеец в оранжевом жилете и с масленкой в руке.
– И ты, Григорий, не дрейфь. Петька подбил тебя на такое. Тоже судись, – со смешком бросили из-за ограды в поддержку свояку охранника.
– Учитывать надо еще и чья веревка… – подоспела свежая реплика.
Нетесову собравшиеся поглазеть не мешали, тем более никто не пытался проникнуть за ограду. Он глядел на охранника в ожидании ответа на поставленный вопрос. Оперативник Мамонтов в свою очередь не спускал глаз с начальника розыска: сколько ее сдерживать на поводке, не пускать Таймыра в дело?
– Так кто тебя избил и связал? – поторопил Холмогорова с ответом старший лейтенант.
– Ну, ясно же теперь, – пробормотал охранник. – Бабка Надежда сказала.
– Что ясно?
– Ну, что уронил… Пили с Григорием…
– Понятно. А те трое?
– Какие трое? – не понял Холмогоров.
– Один высокий, попросил закурить. Фиксы сверкнули, – напомнил Нетесов.
– Не было. Придумал…
– А связывать тебя, бить, кто придумал?
– Сам я…
Колодец тремя подгнившими лиственничными венцами возвышался над землей вблизи от прохудившейся церковной ограды как раз в той стороне, где теснилась толпа любопытствующих.
Нетесов подошел к колодцу, заглянул в него. Глубокий, до воды метров двадцать. Заброшенный. В'oрота и бадьи нет, из глубины идет зловонный застойный запах. Воды в колодце, скорее всего, не пруд пруди. Но попробуй с голыми руками доберись до дна. Старший лейтенант велел Мамонтову съездить за пожарными.
Точно, в колодце воды было мало. Пожарная машина осушила его за четверть часа.
Спустившийся в колодец по складной металлической лестнице молодой пожарный сразу же нашел наган.
–
«Потерпевший» помнил лишь три последние цифры табельного своего оружия.
– Восемьсот девяносто два, – крикнули в колодец.
– Он самый… Ну и запашок тут.
– Нашел, так вылазь, – поторопили сверху сразу несколько голосов.
– Сейчас… Тут еще одна штуковина, – послышалось снизу.
– Что за штуковина?
– Да сейчас…
Голова пожарного в каске наконец появилась над верхними подгнившими венцами. Прежде чем выбраться из колодца, он кинул на землю какой-то предмет, похожий на футбольный мяч. Предмет был тяжелый и сразу впечатался в землю.
Покинув затхлый колодец, пожарный первым делом достал из кармана брезентовой робы револьвер и отдал Нетесову.
Пока начальник Пихтовского розыска изучал наган, лазивший в колодец вместе с водителем пожарной машины занялся своей второй находкой.
– Чугунок, – сказал водитель машины, верхонками обтерев грязный и мокрый округлый предмет. – Варом, что ли, залита горловина.
– Похоже. – Молодой пожарный воткнул острие складника в край запечатанной горловины чугунка, лезвием сделал круговой надрез. Сделал без больших усилий: под варом была кожа.
Добрую половину чугунка занимали скатанные в толстый рулон и обмотанные суровой ниткой деньги. Пожарный поддел лезвием нитку, слежавшиеся деньги не рассыпались. Пальцами он разлохматил рулон. Там пестрели вперемешку и пятисотки, и сотенные, и четвертные, и даже трехрублевки.
В нетерпении, пока молодой пожарный разглядывал купонные облигации военного займа, водитель пожарки перевернул чугунок. Монеты достоинством от гривенника до рубля просыпались на землю. Штук двести монет, и среди них – старинные дореволюционные награды. Две известные – Георгиевские кресты и какой-то совершенно незнакомый, ни разу не виденный даже на картинке орден: красный с двумя мечами, с бантом.
– Глянь, Сергей Ильич, – сказал Нетесову водитель пожарки, – Сашка клад нашел.
Нетесов, занятый разбирательством с горе-охранником и его свояком Григорием, подошел, из пачки выудил двадцатипятирублевку с портретом Александра Третьего. Толпа, до сих пор дисциплинированно стоявшая за церковной оградой, как по команде вдруг просочилась через проломы в ограде, окружила Нетесова и сидевших на корточках у чугунка. О Холмогорове с появлением чугунка разом как-то все забыли. Без толку было уговаривать разойтись. Со словами: «Был клад» – старший лейтенант протянул пожарному романовскую двадцатипятирублевку и, протиснувшись сквозь людское кольцо, опять оказался рядом с охранником и его свояком Григорием. Собственно, дальнейшее присутствие здесь не требовалось. Все как Божий день ясно. Мамонтов прекрасный сыскник, доведет дело до конца. А он может спокойно отправляться на отдых, на рыбалку.