Клад

Шестаков Павел Александрович

До отъезда еще оставалось время, и Михаил Васильевич, присев на скамейку в ближайшем сквере, задумался, как использовать оставшиеся часы. Честно говоря, после министерских «деловых игр» Моргунова не тянуло ни в театр, ни на модные выставки. Сердце нуждалось в живом общении, накипело на душе немало. Но где найдешь в этом деловом городе собеседника, чтобы понял, чтобы не промелькнуло у него в глазах — «с луны ты свалился, что ли, старый чудак!». Он перебрал в голове местных знакомых, но к одним идти с бутылкой нужно было,

другие жили в вечной замотке, третьи… И тут как ударило: Лаврентьев!

Не видел он Лаврентьева еще со времен киносъемок, хотя адрес его и телефон записаны были в книжке. Много раз собирался Михаил Васильевич позвонить, встретиться, но так до сих пор и не решился. Останавливало прошлое Лаврентьева. Простоватый на вид Моргунов был человеком чутким и интуитивно подозревал, что кроется в этом прошлом нечто тревожное, существуют «закрытые зоны», куда Лаврентьев не хочет или не вправе впустить, и поэтому новая встреча, возможно, и не очень-то порадует бывшего разведчика. И еще саднило вопреки разуму — ну, конечно, не мог он спасти Лену, раз не спас, а все-таки…

Сейчас, однако, Михаила Васильевича обуревали не воспоминания, хотелось поделиться сегодняшними переживаниями с человеком понимающим, спросить: да что ж это на нашей крови замешали? Почему нынешние благополучные такими пустыми, алчными и бездушными выросли, почему бездельники и хапуги убеждены, что они умнее честного и работящего?.. Михаил Васильевич прекрасно понимал, что Лаврентьев скажет то, что и сам он видит и знает, но ведь взволнованному человеку важнее высказаться, чем получить ответы, и он решился.

Конечно, Михаил Васильевич знал, что в Москве без звонка появляться не принято, и этот обычай понимал и разделял, но так уж оказалось, что, заглянув в записную книжку, он обнаружил, что нужный дом совсем рядом, буквально в квартале от той скамейки в скверике, где присел он отдышаться от ведомственных треволнений. Звонить практически не имело смысла, другого времени для встречи у него не было, он мог зайти сейчас или уж в следующий приезд.

«Рискну, — решился Моргунов, — пан или пропал, если застану, видно будет, вовремя зашел или помешал, тогда извинюсь…»

И, поднявшись со скамейки, он перешел ближнюю улицу и оказался у хорошего московском дома добротной постройки, удачно вписавшегося в ряд старинных зданий.

Чистый лифт неторопливо провез Михаила Васильевича между высокими этажами и остановился на площадке, где находилась нужная ему квартира. Но тут возникло сомнение. На всякий случай Моргунов еще раз справился в записной книжке, не ошибся ли? Из-за двери слышался малопонятный гвалт и истошный вопль маленького ребенка. Вопль и подтолкнул Моргунова нажать кнопку звонка, будто его позвали на помощь.

Наверное, он нажал на звонок слишком энергично, потому что дверь сразу распахнулась рывком, без вопроса, без цепочки, и Михаил Васильевич увидел то, что меньше всего

ожидал увидеть в квартире Лаврентьева, — молодую женщину в купальнике и резиновой шапочке, с которой по щекам сбегали струи воды.

— Извините, — пробормотал Моргунов.

— Заходите, — нимало не смутилась женщина и, повернувшись спиной, бросилась по прихожей к двери, за которой, видимо, находилась ванная.

У Моргунова мелькнула мысль, что он прервал ее купание и теперь она спешит укрыться и переодеться. Но в прихожей толкалось еще несколько молодых людей, легко одетых и заглядывающих в ванную, откуда послышался голос:

— Давай, давай!

И тут же вновь благим матом завопил ребенок.

В полном недоумении Моргунов, на которого никто не обращал внимания, тоже направился к ванной, хотя и счел уже, что попал не по адресу и все малопонятное, что здесь происходит, никакого отношения к Лаврентьеву иметь не может. Однако с адресом следовало уточнить, и он подошел к молодым людям.

— Во дает! — сказал, улыбаясь ему, бородатый парень в шортах и охотно подвинулся, давая возможность Моргунову увидеть происходящее.

Он не удержался и заглянул.

Внутри другой парень, в очках, держал в руке, опустив в воду, крошечного младенца. Младенец был не то что красный, но уже синюшного оттенка. Он заливался отчаянным ревом.

— Что это? — спросил Михаил Васильевич в полном недоумении.

— Плавать учится, — ответил бородатый, по-прежнему улыбаясь, но уже несколько снисходительно, уловив в новом госте провинциальную ограниченность. И другие посмотрели приблизительно так же. Моргунов огляделся. Дверь в жилую комнату была открыта, на столе стояли полупустые винные бутылки, закуска.

— Не рановато ли?

Все расхохотались, было заметно, что в отличие от младенца его учителя успели согреться.

— Вот вы, например, плавать умеете?

Выросший у моря Моргунов кивнул.

Но бородач, окинув беглым взглядом его грузную фигуру, не поверил.

— Умеете?

Он снова кивнул и снова вызвал смех. Всем было весело.

— По-топориному?

Моргунов не нашелся, что ответить. А бородатый произнес назидательно:

— Потому что вас вовремя не научили, а потом поздно было, и вот результат: к старости излишний вес, преждевременные болезни.

— У меня? — удивился годами не бравший больничный лист Моргунов.

— Ну конечно, — охотно пояснил бородатый.

— А у него не будет? — показал Михаил Васильевич на младенца, которого наконец завернули в пеленку.

— У него не будет. Если родители не расслабятся. А то и сейчас встречаются сердобольные. Детского крика не выдерживают.

«Сердобольные… Это значит те, у которых сердце болит за своих детей…»

— Жестче нужно быть, жестче! Соответствовать жизни, — продолжал бородатый любимую, видно, тему. — Рвать вперед!