Клад

Шестаков Павел Александрович

— Это нападение произошло в самом начале, только немцы пришли. Подполья настоящего тогда еще не было. На мост окруженцы вышли. Наши-то многие попадали в окружение. Ну и пробивались как могли. И урон нанести старались. Вот и рванули мост. Но без нас.

Саша огорчился, но он знал, что Михаил Васильевич предпочитает недоговорить, чем сказать лишнее, и потому решился пойти дальше.

— А можно еще вопрос?

— Конечно, Саша, о чем разговор!

Как только они перешли на общие темы, он уже «Саня» не говорил.

— Вы слышали о «кладе басилевса»?

Моргунов как-то непонятно сдвинул брови.

— А ты

что слышал?

Пашков удивился. Встречный вопрос был не в характере директора, человека открытого.

— Простите, Михаил Васильевич, кажется, мой вопрос вас затруднил?

Директор тронул пальцами затылок.

— Верно. Есть одна закавыка. Но, думаю, делу она не помешает. В чем суть-то дела? Клад-то, я слышал, пропал.

— Да, клад был до войны гордостью музея, ценностью мирового значения. Тогда подобных находок насчитывалось редкие единицы. Ну, немцы, естественно, упустить такую ценность не могли и вывезли клад в Германию. Это вы знаете…

Моргунов кивнул неопределенно.

— Короче, клад постигла участь «Янтарной комнаты». Он исчез, никаких следов после войны в Германии не обнаружилось. И вдруг совершенно случайно один мне почти незнакомый человек как-то странно связал в разговоре бой у моста и судьбу клада.

— Что за человек?

— По его словам, участник боя.

— Интересно. И что же он рассказал?

— К сожалению, толком он ничего не сказал.

Моргунов попросил с заметной заинтересованностью:

— Будь добр, поясни. Как возник ваш разговор? Почему про клад заговорили? Почему бой вспомнили?

«Он что-то знает, факт», — почувствовал Саша.

— У моей матери, Михаил Васильевич, есть соседка. Старушка. Они живут в старой коммунальной квартире, и там же еще один старик, тоже одинокий. Живут бедно, говядину на рынке не покупают. Недавно старушка показала мне старинную монету и предложила сдать в музей.

— Сдать или продать? — уточнил Моргунов.

Пришлось отвечать.

— Эта Евфросинья Кузьминична человек очень порядочный, старая трудовая женщина, она просила хоть несколько рублей, у нее брат был в больнице.

— И ты продал?

— Нет, купил. Монета показалась мне ординарной. Много в музее за нее дать не могли. Ну а мне, вы уж поймите меня правильно, нужно было сделать подарок близкому человеку на день рождения.

Тут он приостановился.

— Ты и подарил монету? Женщине, как я понимаю.

— Да. Но соседке я заплатил сколько мог.

— Не сомневаюсь, что ты ее не обидел, хотя она более правильно мыслила. Ну а дальше что?

Называть Веру Пашкову не хотелось. Да и нужно ли говорить о том, что именно она узнала о принадлежности монеты к кладу? Тогда и Валеру придется вытаскивать. А зачем он Моргунову? Сейчас главное важно.

— Не буду растекаться по древу. Соседкин брат умер и оставил ей дом. В огороде этого дома она и нашла монету. Давно еще, сразу после войны.

— Это точно?

— Конечно. Вам в самом деле интересно?

— В самом. Говори, говори!

— И вот на поминках случайно в разговоре выяснилось, что третий сосед, бывший хирург, оперировал во время боя за мост покойного Захара.

— Хозяина дома?

— Он был тогда путевой обходчик.

— Обходчик? — откровенно удивился Моргунов. — И был ранен в бою? А умер только сейчас?

— Я же говорю. С неделю…

Михаил Васильевич сдвинулся на стуле

вперед.

— Выходит, обходчик неделю назад умер? — повторил он, с непонятной для Саши настойчивостью интересуясь судьбой «почтенного Захара».

— Какое это имеет значение?

— Сам судить будешь. Сейчас я тебе расскажу кое-что. И покажу, пожалуй. Но начать придется с предыстории…

Несколько лет назад Михаилу Васильевичу Моргунову случилось поехать в министерство. Разумеется, ездил он туда и раньше, и позже, но всегда поездки эти воспринимал как обременительные, ненужные и унизительные. «Гигант индустрии», на котором несколько десятков человек изготовляли стандартную продукцию, вполне мог бы обойтись и без столь высокой опеки.

Однако в столице существовало многоэтажное здание, где сотни людей, из которых можно было бы укомплектовать не один заводик, подобный мини-предприятию Моргунова, оградившись стеклом и бетоном, небедно кормились, имитируя полезную деятельность, а фактически всемерно мешали делу, месяцами рассматривая бумаги, вместо того чтобы решить простой вопрос в течение нескольких минут телефонного разговора. Люди эти прекрасно понимали, что, решая вопросы быстро и по-деловому, они не только ничего не выиграют для себя лично, но даже поставят под удар уютное существование в импортных креслах за полированными столами-самобранками.

Напротив, их низовые подчиненные в отличие от вышестоящего управляющего аппарата в быстром решении вопросов были кровно заинтересованы. Вдоволь намордовавшись и ничего не добившись на месте, они собирались и ехали, чтобы «решить наверху». По опыту они хорошо знали, что заинтересованному от незаинтересованного добиваться всегда трудно, и ехать нужно не с пустыми руками. Понятно, объемы и формы их «признательности» зависели от важности проблемы, но это вовсе не означало, что малым просителям приходилось легче. Так, один коллега Михаила Васильевича, приглашенный приехать в пятницу, чтобы решить вопрос в понедельник, ослушаться не посмел, поил, несмотря на подорванное здоровье, два дня нужных людей в интересах дела, а утром в понедельник скончался, как говорится, сгорел на боевом посту.

После этого печального события Михаил Васильевич решил, что с него хватит, хотя и понимал, что в мире действует закон сохранения, а в данном случае расходования энергии, согласно которому он потеряет здоровье, ходя из кабинета в кабинет с пустыми руками, гораздо больше, чем просители желанные, и может свалиться со стула в приемной с таким же успехом, как и покойный коллега в гостиничном номере.

Но Моргунов был упрям. Он глотал успокаивающие таблетки, массировал под пиджаком грудную клетку и, подавляя желание сказать все, что думает, доказывал очевидные вещи равнодушным людям, в глазах которых выглядел глупым и бесполезным периферийщиком. Однако, убедившись в его непробиваемом упрямстве, кое-что ему все-таки пообещали — что сделаешь с тупарем! — и Михаил Васильевич покинул большую контору измотанным, но не без результата. А главное, унизительная процедура осталась позади, а из трудностей он, как не раз уже бывало, выпутается, хотя на бумаге и придется что-то подтасовать, чтобы отвязаться от лжецов, живущих видимостью жизни и постоянно занятых искажением ее сути, воздвигнувших свои «бумажные» комбинаты, чтобы отравлять среду нравственную не меньше, чем комбинаты химические среду природную.