Кладезь Погибших Сюжетов, или Марш генератов
Шрифт:
Лифт остановился на первом этаже. Я быстро добралась до «Разума и чувства» и вчиталась в роман. У дверей Норленд-парка по-прежнему маячила толпа. На сей раз здесь раскинулись палатки, играл духовой оркестр и стояла металлическая жаровня, в которой горели щепки. Увидев меня, толпа начала скандировать:
– ОТПУСК, ОТПУСК!
Усталая женщина с неопределенным количеством детей протянула мне листовку.
– Я триста двадцать пять лет выполняю эту работу, – сказала она, – и у меня за все это время даже выходного не было!
– Мне жаль.
– Нам не жалость нужна, – встрял Соломон Гранди, [58]
– Верно, – сказал парень с ведром и головой, обернутой коричневой бумагой. – Никакие деньги не компенсируют неудобств, связанных с постоянным повторением! И тем не менее мы хотим сделать следующие заявления. Первое: все персонажи детских стишков должны немедленно получить двухнедельный отпуск. Второе…
58
Персонаж «Сказок матушки Гусыни», вся жизнь которого уложилась в одну неделю
– Поймите, – перебила его я, – вы не к тому человеку обращаетесь. Я ведь только стажер, беллетриция в любом случае не может никому навязывать политику. Вам надо обратиться в Совет жанров.
– Совет послал нас на переговоры с ГТУ, которое отправило нас к Большой Шишке, – сказал Шалтай-Болтай под общее согласное кивание, – но никто не знает, существует ли он – или она – на самом деле.
– Если вы никогда ее не видели, то она, возможно, и не существует, – сказал Джек. – Пирожка хотите?
– Я никогда не видела Винсента Прайса, – заметила я, – но я знаю, что он существует.
– Кто это?
– Актер, – объяснила я, чувствуя себя немного идиоткой. – Там, у меня дома.
Шалтай-Болтай с подозрением прищурил глаза.
– Вы меня полным Лиром считаете, а, мисс Нонетот?
– Королем?
– Эдвардом! [59]
– Ой.
– МАНГУСТ! – воскликнул Шалтай, выхватывая крохотный револьверчик и бросаясь наземь, где, на его беду, как раз оказалась грязная лужа.
59
Эдвард Лир (1812–1888) – английский поэт и художник-пейзажист. Хотя позднейшим поколениям он известен как один из величайших представителей поэзии нонсенса, при жизни главным его занятием была пейзажная живопись.
– Ты ошибся, – осторожно объяснил Гранди, – это собака-поводырь. Убери револьвер, а то поранишься.
– Собака-поводырь? – переспросил Шалтай, медленно поднимаясь на ноги. – Ты уверен?
– А вы говорили со словомагистром Либрисом? – спросила я. – Уж он-то точно существует.
– Он не стал разговаривать с нами, – сказал Шалтай-Болтай, вытирая лицо огромным носовым платком. – Устная традиция не подпадает под юрисдикцию СуперСлова™, так что мы в его глазах ничего не значим. Если мы не выбьем себе хоть какие-то права до того, как новая система вступит в действие, то вообще ничего не получим!
– Либрис не захотел даже разговаривать с вами? – удивилась я.
– Он посылает нам письменные уведомления, – пропищала старшая из трех слепых бесхвостых мышек, держа в одной руке белую трость, а в другой – поводок золотистого ретривера. –
– Что там происходит? – пропищала вторая мышка. – Это мисс Нонетот?
– Все это отписки, – сказал Гранди. – Если мы не получим ответа в кратчайшие сроки, детские стишки перестанут существовать как в устном, так и в печатном виде! С полуночи мы объявляем сорокавосьмичасовую забастовку. Когда родители не смогут припомнить стишков, уж точно пойдут клочки по закоулочкам, поверьте мне!
– Мне очень жаль, – снова начала я, – но у меня нет никакого влияния, я ничего не могу сделать…
– Но вы хотя бы передадите это агенту Либрису?
Шалтай-Болтай протянул мне список требований, аккуратно написанный на стандартном листе писчей бумаги. Толпа внезапно смолкла. Море внимательных глаз уставилось на меня.
– Я ничего не обещаю, – сказала я, беря листок бумаги, – но если увижу Либриса, передам это ему. Ладно?
– Большое вам спасибо, – сказал Шалтай. – Хоть кто-то из беллетриции нас выслушает!
Я отвернулась и услышала, как за спиной у меня Шалтай сказал Барабеку:
– Ну-с, по-моему, все идет неплохо. Что скажешь?
Я быстро поднялась по парадной лестнице Норленд-парка, где меня встретил тот же жабообразный лакей, что и в первый мой визит сюда. Я миновала вестибюль и вступила в бальный зал. Мисс Хэвишем сидела за своим столом, рядом Острей Ньюхен разговаривал с кем-то по комментофону. Тут же стоял Брэдшоу, который, вопреки своему обещанию, вовсе не ушел на покой. Он вместе с очень мрачным Глашатаем заполнял какой-то бланк. В помещении кроме них присутствовал только Харрис Твид, изучавший чей-то отчет. Когда я вошла, он поднял взгляд, но ничего не сказал и снова углубился в чтение. Мисс Хэвишем рассматривала фотографии.
– Черт! – выругалась моя наставница, швыряя один из снимков через плечо и принимаясь за следующий. – Безнадега, – пробормотала она. – Курам на смех!
– Перкинс? – спросила я, садясь рядом.
– Да нет, кадры с камеры контроля скорости после проявки, – ответила она, протягивая их мне. – Я думала, что разгонюсь до ста шестидесяти, но посмотри только – чушь полнейшая!
Я посмотрела. Электроника засекла «хайэм спешиал», но показала максимальную скорость всего сто пятьдесят две целых семьдесят шесть сотых мили в час. Что еще хуже, согласно данным радара, мистер Жаб несся со скоростью сто восемьдесят! И даже приподнял шляпу, проезжая мимо камеры!
– Я ведь на М4 до ста семидесяти разогналась, – печально сказала она. – Беда в том, что мне требуется больший разгон – или полоса мокрого песка. Ладно, тут уж ничем не поможешь. Машину я продала. Придется идти на поклон к мистеру Малкольму, если хочу еще раз попытаться побить Жаба.
– Норленд-парк – Перкинсу, – повторял Острей в комментофон. – Ответь, пожалуйста. Отбой.
Я посмотрела на Хэвишем.
– Не отвечает почти шесть часов, – сказала она. – Матиас тоже молчит. Один раз напоролись на йеху, но это все равно что говорить с миссис Беннет. [60] Что это у тебя?
60
Персонаж романа Джейн Остин «Гордость и предубеждение»