Кладоискатель и золото шаманов
Шрифт:
– Места знать надо, дружок.
– Ну тогда огонь, беспощадный огонь. Бамм! – прицелился в стену Вадик и вскинул ствол, будто от отдачи. – Он сильно лягается?
– Сильно.
– Ну тогда не буду даже пробовать. Пускай себе лежит.
– Думаю, тебе понравится, – сказал я. – Кстати, на кого ты своих бабочек оставишь, когда с нами поедешь?
– Донна присмотрит, – не без тени ревности отозвался Вадик.
Видно было, что чешуекрылые оставались самым больным вопросом. Конечно, ведь за бабочками нужно ухаживать, тщательно поддерживать необходимую температуру и влажность, чтобы они не замёрзли или не поросли грибком в инсектариях, вовремя кормить их… не знаю, чем уж он их там кормит. Словом, задача для квалифицированного
Кроме того, такая уверенность в успехе заставляет предполагать, что там, куда мы едем, действительно есть ради чего рисковать.
– На что меняем? – с жадностью спросил Вадик. Чувствовалось, что за эту игрушку он многое готов отдать.
– На твоего Достоевского, – как можно небрежнее ответил я. – Ты его всё равно не читаешь.
Роскошная библиотека, вместе с двухкомнатной квартирой преподнесённая вадиковским дедом своему непутёвому сыну-геологу, давно вызывала у меня чёрную зависть. Но после того, как у нынешнего её владельца обнаружилась страсть к барабанному оружию, зависть изменила цвет на белую, а старинные тома принялись перекочёвывать в моё владение.
– На Достоевского? – скорбно покосился Вадик на книжный шкаф.
Сей дубовый монстр дореволюционной работы был сотворён для вмещения ровной череды строгих тёмных корешков, но наш энтомолог и тут сумел похоронить семейные традиции. На верхних полках ещё что-то гармонировало с благородной чернотой морёного дерева, а ниже всеми цветами радуги легкомысленно переливались глянцевые обложки справочников, каталогов и периодических изданий, посвящённых объекту первой и вечной любви. Это был классический случай, когда вещи рассказывали о жизни своих хозяев. Чем больше убавлялось литературы художественной и философской, тем больше становилось научной. Бабочки стремительно завладевали пространством шкафа. Я решил немного подтолкнуть неизбежный процесс деградации Гольдберговской библиотеки.
– И ты ещё сомневаешься! – воскликнул я. – Это же раритет. Спецзаказ МВД. Очень ограниченная партия. Скоро станет редкостью, как первая партия «Тульских Токарева»!
– Шут с тобой, – капризно отмахнулся Вадик, – забирай Фёдора… как его там… Пока я не передумал.
Пока он припоминал отчество классика, я сгрузил в сумку увесистые зелёные тома с багровым обрезом. Четвёртое издание выпуска 1891 года вряд ли стоило дороже «Удара», но бартер есть бартер. Я отдал револьвер, который целый день жёг мне руки, и получил взамен полное собрание сочинений Фёдора Михайловича. Мы расстались вполне удовлетворённые сделкой, а я – ещё и выводами относительно состава экспедиции.
– Ну как, Илья Игоревич, приняли решение?
Я улыбнулся и подмигнул проходившей мимо Маринке. Звонок Ласточкина не застал меня врасплох. Я даже рад был, что мент появился, так не терпелось его отшить.
– Господь с вами, Кирилл Владимирович, – состроил я трубке скорбную мину.
– Продолжаете упорствовать? – сухо осведомился следователь.
– Какие могут быть у безработного деньги? – посетовал я, делая упор на слово «безработный».
– Зря вы так, любезный, – уронил Ласточкин. – Подумайте ещё раз.
– А толку?
– Чтобы не разочароваться в жизни.
– Вы о тридцать седьмом годе?
– И не только о нём, – туманно пригрозил следователь. – Подумайте, настоятельно рекомендую.
– Прощайте, – сказал я в трубку, из которой уже пиликали короткие гудки.
Вот и побеседовали. Каждый остался при своём мнении, а у меня даже прибавилось уверенности посылать любителей мзды подальше. Не буду я никому платить,
Такою вот вольной птицей я слетал на авторынок, купил новый комплект чехлов и в приподнятом настроении возвращался домой. Жизнь – это борьба, господин Ласточкин, и пока что я в ней выхожу победителем.
Зарулив во двор, я припарковался у парадного и стал обряжать седушки. Краем глаза увидел, как парочка крепких молодых людей, потягивавших пиво на детской площадке, оставила бутылки и целеустремлённо зашагала ко мне. Ребятушки были как на подбор: в одинаковых кургузых кожанках, бритые под машинку, и вообще складывалось мнение, будто их отштамповали с одной пресс-формы. В тюрьме таких называют «бицепсами» либо «маргаринами». Они молча приблизились вплотную ко мне. Я даже успел разглядеть, что и рожи у них совершенно однотипные – с набитыми подушками на скулах и мягкими носами-пуговками, только у одного морда была усыпана веснушками. На этом наблюдение закончилось. Совершенно неожиданно перед глазами у меня вспыхнули разноцветные искры, в животе появилось противное ощущение полёта и я как-то внезапно переместился вплотную к «Ниве». Следующий удар из ниоткуда заставил приложиться затылком о приоткрытую дверцу. Пока ориентировался в пространстве, последовал чётко выверенный пинок по печени, я сложился пополам и напоследок огрёб по затылку. Снова мелькнули звёзды, только на сей раз белые, и я встретил лицом недружелюбный асфальт.
Было не то, чтобы больно, а как-то тошнотно. Я лежал ничком, постепенно приходя в себя и ожидая дальнейших действий противника. Несмотря на удары в голову, сознания не потерял и сумел быстро восстановить дыхание. Левую руку, забившуюся под днище машины, я медленно подтягивал к карману.
Бойцы неподвижно стояли, я видел только белые шнурки берцев. Наконец, также молча, маргарины вздёрнули меня за плечи и поставили на ноги. При этом левая рука совершенно случайно попала в нужный карман.
– За что вы меня? – жалобно просипел я, желая хоть на миг отвлечь их внимание. То, что они боксёры и умеют бить точно и незаметно, я отлично убедился и не хотел пострадать снова. – Вам деньги нужны? На, бери.
И я вполне естественным движением вынул светошоковый фонарь.
Неважно, в темноте или при солнечном свете, от яркой вспышки зрительный пигмент родопсин на сетчатке глаза распадается мгновенно, погружая жертву волшебного фонаря в беспросветный мрак. Сам я зажмурился, а когда открыл глаза, то нашёл боксёров застывшими будто в нерешительности. Но я-то знал, что минут на десять-пятнадцать, пока не восстановится зрительный пурпур, ребятушки не опаснее манекена. Они пока не поняли, что случилось, и не скоро врубятся. Тут я им помогу в меру сил. Я проморгался от болтающихся перед глазами оранжевых на сей раз пятен и с удовольствием врезал веснушчатому по сопатке.
Лупил я их долго. А поскольку рукопашным боем не владел, то орудовал извлечённой из-под сиденья монтировкой.
Первым ударом я проломил веснушчатому голову, свалив его с ног, а после занялся напарником, с разворота втерев локтём по переносице. Там глухо чвакнуло. Я примерился и пнул маргарина по печени, но тот лишь отшагнул. Будучи в шоке, боли он не чувствовал. Перекрестив его наискось монтировкой, я под хруст ключиц отправил спортсмена на покой и приступил к исследованию болевых мест пегого урода, который начал стонать. Удар железиной по башке он перенёс на удивление легко, видимо, отшибать там было нечего. Я оттянул его пару раз по почкам и со сладостным упоением впечатал истинно футбольное пенальти по печени. Аж пальцы загудели! Мои внутренности при резких движениях напоминали о себе, так что я разозлился и одним пенальти не ограничился. Педали у «Нивы» были тугие и ботинки я подбирал специально с толстой и твёрдой подмёткой. Ими-то я и превратил туловище веснушчатого в отбивную. Только когда он стал судорожно рыгать и плеваться кровью, я прекратил избиение.