Klangfarbenmelodie
Шрифт:
Аплодисменты были просто оглушительные. Настолько, что Неа на секунду показалось, будто он потерялся среди всего этого шума. Однако вскоре шум этот все же стих, и Аллен, поклонившись и растянув в манерной улыбке алые губы как роковая искусительница, черт подери, подмигнул и заявил:
— А теперь… гвоздь программы и последняя песня этого вечера!
Клавишное вступление было спокойным и легким, но в то же время каким-то немного ностальгически-печальным. И — звеняще-знакомым. А когда Аллен запел…
Неа показалось, у него сердце провалилось
И от этого… от этого в дрожь бросало — слишком близко это было к поведению брата, к его мыслям, которые он открыл Неа, когда они помирились.
А еще — это была любимая песня Маны, который обожал новые места, томился в семейном особняке и мечтал сорваться в кругосветное путешествие. Помнится, близнец часто ее напевал, когда думал, что никто не слышит его, и тогда старший Уолкер частенько боялся, что тот сбежит и оставит их с Алленом одних посреди всего этого хаоса без своего феноменального дара к успокоению.
И ведь так… так и случилось.
Неа судорожно вдохнул, чувствуя, как воздух обжигает пересохшее горло, и поджал губы, так некстати задрожавшие от накативших ностальгии и грусти. Если бы Мана был сейчас здесь, отругал бы он непутёвого старшего братца за такое идиотское поведение? О, обязательно бы почитал нотации, которые никогда нотациями и не были, потому что были слишком ласковыми и мягкими, но Неа в такие моменты всегда казалось, что близнец был чем-то недоволен, и они ссорились по сущим пустякам, потом долгие дни игнорируя друг друга (или это он сам игнорировал пытавшегося поговорить с ним Ману…).
Так вышло и в тот злополучный день. Они не поделили что-то совершенно мелкое, незначительное, но старший Уолкер всегда был слишком впечатлительным и вспыльчивым, отчего снова разобиделся на брата и демонстративно молчал весь последующий день.
До того самого момента, как Мана умер, сгорев в машине.
Неа так сильно винил себя, так сильно ненавидел за то, что оттолкнул брата, что их последними словами было что-то вроде его: «Заткнись, тупица!» — и умоляющее Маны: «Ну послушай меня!» Что не защитил, что не смог спасти. Он так сильно прятался от всего этого, что в итоге совершенно забыл про младшего братика и даже не заметил, когда тот успел вырасти.
А сейчас Аллен пел любимую песню Маны, словно успокаивая слишком уставшего от чувства вины Неа, и тот даже насморочно шмыгнул носом, ощущая, как ком подкатывает к горлу.
Песня почти дошла до своего финала, и из уст Аллена это было как-то особенно светло и грустно. Возможно, потому что он полностью понимал, о чем поет. Вот только… почему он пел именно эту песню?..
Он просил помнить. Помнитьпомнитьпомнить.
Кого?..
Неа ощутил, как от тревоги судорогой сводит живот, и снова оглянулся на Тики, наблюдая его выражение лица исподтишка, как-то… как-то совершенно воровато.
Друг
А Аллен пел и пел — просил помнить, быть сильным сердцем и слабым — опасениями. И беречь их любовь, чтобы та жила вечно.
И это было настолько прекрасно и одновременно настолько… настолько больно, что мужчина боялся двинуться. Младший смотрел вроде куда-то и в себя, а вроде и в самую душу. И взгляда отвести было нельзя. Только не в этом случае.
Как кончилась песня, Неа даже не заметил — ему казалось, что он всё ещё плывёт на мягких волнах успокаивающего голоса, ужасно напоминавшего голос Хинако, но в то же время и совершенно другого, и очнулся от наваждения только тогда, когда Аллен, всё ещё в пышном платье, с косметикой на лице, ужасно непривычный и невыносимо красивый, такой, каким бы, наверное, и был бы, родись девчонкой и избеги аварии, и радостно им заулыбался, обещая, что прибежит минут через десять.
Тики осторожно потрепал мужчину по плечу, стоило юноше скрыться в толпе, и как-то неуверенно спросил:
— Что это была за песня? — и, словно бы стесняясь своего интереса, сразу же добавил будто бы себе в оправдание: — У тебя глаза на мокром месте, вот-вот сырость здесь разведёшь.
Неа хохотнул, неловко прикоснувшись ладонью к шее, и выдохнул:
— А он что, ничего не сказал?
— Нет, — Микк мотнул головой и пожал плечами с таким видом, мол, это же Аллен, он почти никогда ничего не говорит. — Лишь заливался, что эта песня очень дорога тебе, и ты любил её в детстве. Но неужели настолько сильно, что даже… оу, — оборвал он сам себя на полуслове, явно уже и сам догадавшись о причине скопившихся в уголках глаз слёз. — Прости.
Уолкер махнул рукой, отчего-то чувствуя себя полным и неблагодарным идиотом, потому что лучший друг из-за него страдал, и улыбнулся.
— Мана просто обожал эту песню, — просто ответил он. — Я обожал те же песни, что и он, потому что музыкального вкуса у меня не было от слова совсем, понимаешь? — хохотнул мужчина, чувствуя, как тепло, разгорающееся в нём при воспоминаниях о близнеце, согревает душу.
— Да у тебя и сейчас его не прибавилось, — фыркнул себе под нос Тики, заставив Неа улыбнуться еще шире. — И как вообще Мана тебя терпел?..
Старший Уолкер отвесил другу легкий подзатыльник и сокрушенно покачал головой. На самом деле он не знал. И как Тики теперь его терпит — тоже представления не имел. И то сказать — вспыльчивый, нелепо категоричный, да еще к тому же удивительно много плачет, особенно в последнее время. И вот как они все терпят его, такие потрясающе близкие и далекие одновременно?
Неа знал, что иногда бывает просто ужасен, но ужасно любил всех их — и Аллена, и Тики, и Ману — и это… это было для него главным, пожалуй. Потому что ради них он мог сделать что угодно.