Кларкенвельские рассказы
Шрифт:
Магга опустила руку в воду, на волю течения.
— Знаете, как поймать рыбку пальцами? — спросил Рослер. Магга поспешно выдернула руку из воды, будто вторглась в чужие владения и ее застигли на месте. — Возьмите шафрана и ладана, перемешайте и смесью натрите палец, на котором носите золотое кольцо.
— Вот этот?
— Да. Обмойте палец возле обоих берегов реки. Рыбки сами приплывут к вам в руки.
— Неужто правда, Гилберт?
— Кто смолоду что-то узнает, не забудет никогда.
— Молвил Хендинг.
Баржа проплыла под деревянным мостом, по всей видимости, старинной постройки. Мореход запел:
Я заяц, а не олень-самец, Если я не сбегу, то мне —Допев песенку, мореход стал мурлыкать себе под нос ее мотив. Они миновали еще одну мельницу, на западном берегу. В запруде на солнце поблескивали клювы уток, то и дело нырявших за добычей. Мореход продолжил свои невероятные истории: про безголовых людей, у которых прямо из спины торчат глаза и рты; про племя людей с такими огромными ушами, что они волочатся по земле; про африканских карликов, которые питаются одним только запахом диких яблок, и если карлики уйдут так далеко, что не учуют яблочный запах, то умрут. Поведал он Магге про море во владениях короля-священника Джона: [106] в море том нет ни капли воды, одни только соль да галечник, однако же там, как в прочих морях, приливы сменяются отливами, порой подымается волнение, а штиля не бывает никогда. Далеко-далеко есть край, где царит вечная тьма; жители соседних стран боятся даже сунуться туда, однако до них долетают людские голоса, перезвон колоколов и ржание лошадей. И никому не ведомо, что за народ там обитает.
106
Джон— по средневековым преданиям, легендарный король-христианин, будто бы правивший на Востоке.
— Точь-в-точь как в Лондоне. Если бы здесь такая же темень настала. Вот вчера ночью пал непроглядный туман. Ни зги не видать было.
Они подплыли к берегу возле святого колодца Чад. [107] В каменную часовенку гуськом входили богомольцы и так же гуськом выходили из нее; Гилберт приветственно помахал им рукой. Кое-кто махнул в ответ, а одна молодая женщина даже воздела свой костыль. Шедший следом за нею монах Джолланд из аббатства Бермондзи, перебирая четки, читал молитвы.
107
Чад— древнее культовое каменное сооружение, превращенное в христианскую святыню.
— Трудна дорога в рай, — заметил Гилберт.
— Удивляюсь, как это вы туда еще не сплавали.
— Ну, нет. Живым ни одному смертному в рай не попасть, хотя многие пытались. Оттуда текут бурные реки, мчатся по склонам страшно крутым и таким высоким, что ни один корабль ни под парусом, ни на веслах не поднимется по ним вверх. Вода ревет, как дикий зверь, и за этим ревом моряки на судне не слышат друг друга. Многие гибли, обессилев в борьбе с могучими волнами. Другие глохли от страшного шума. Некоторые падали за борт и там находили погибель.
— Добродетельная жизнь скорее приведет в райские кущи.
— Оно вроде бы так, Магга. Но кто сумеет остаться безупречно добродетельным на этой грешной земле?
Баржа проплыла мимо церкви Сент-Панкрас, где был заложен алтарь св. Августина, [108] и теперь приближалась к древнему, сильно поредевшему лесу. Здесь в изобилии росли рябина глоговина, вороний глаз четырехлистный и ветреница дубравная. Лондонцы по-прежнему валили выжившие в северных широтах деревья на бревна и доски. В нескольких ярдах от борта мореход приметил в реке большую колоду, но, подведя баржу ближе, воскликнул:
108
Сент-Панкрас—
— Вот те на!
Колода оказалась трупом мужчины. Гилберт шестом подвел тело к борту и стал вытаскивать на палубу. Сидевший на корме парнишка вскочил и, перепрыгивая через мешки с углем, рванулся посмотреть на неожиданную находку. Магга и Гилберт вгляделись в разбухшее лицо с синевато-багровыми кровоподтеками. Магга перекрестилась и забормотала:
— Молю Тебя, Господи, прими душу раба Твоего…
Утром того же дня, едва под лучами восходящего солнца заалели вершины деревьев, в кентистонский лес въехал Томас Гантер. Полученное накануне письмо разожгло его любопытство: послание было полно намеков, но крайне туманных. Неужто его послал сам Майлз Вавасур? А может, Бого, судебный пристав, надумал открыть новые подробности?
Конские копыта глухо стучали по земле. Пригибаясь к луке, Гантер подныривал под раскидистые ветви деревьев. Начал накрапывать дождь, капли забарабанили по листве и папоротнику. Лекарь ехал под сумрачным зеленым пологом, в котором изредка попадались светлые прогалины. Кое-где в редколесье и на полянах клочьями висел туман, и чистые птичьи трели создавали, по выражению его любимого поэта, «приют блаженства». [109]
Уильям Эксмью уже сидел, нахохлившись, под вековым дубом и, прикрыв плащом кинжал, поджидал Гантера. Заслышав стук копыт, он нащупал рукоять, крепко сжал ее и, когда лошадь поравнялась с ним, вскочил и гаркнул во все горло:
109
Авторский анахронизм, возможно, намеренный: так называлась первая часть поэмы «Королева фей» Эдмунда Спенсера, написанная в 1590–1596 годах, т. е. спустя два века после описываемых событий.
— Стой!
Лошадь взвилась на дыбы и сбросила седока. Эксмью ударил ее кинжалом в бок, — взревев от боли, она поскакала прочь.
— Увидишь меня и сразу узнаешь! — крикнул Эксмью.
Гантер не отвечал; он был слишком потрясен происшедшим. При падении он сильно ушиб левое бедро и повредил запястье.
— Узнал? — спросил Эксмью.
— Я вас в жизни в глаза не видел, — ответил Гантер и заплакал от боли.
— А вот я тебя видел, лекарь. Вернее, нюхом учуял. Все твои уловки знаю.
— Что я вам сделал?
— Как это вы, лекаришки, говорите? Лечить или убить? Разрешить жить или порешить? Заживить или навредить? Да уж, ты был близок к тому, чтобы навредить всем.
— Я в толк не…
— Я — за Генри, который скоро станет высшей властью. Ради него мы делали свое дело.
— Дело? Какое?
— Ты болтал про церкви. Трепал языком про круги. Ты не заживлял. Ты вредил.
Тут до Гантера стало доходить, о чем речь.
— Так Бого сам видел круги.
— Это для отвода глаз. Шутки ради. Словом, игра. Зато все эти безумцы, называющие себя «избранными», жутко возбудились. И разъярили народ. Разве ты не помнишь, как в Святом Писании сказано: опрежь творения обязательно приходит хаос. — Он расхохотался. — Но теперь, когда Ричарда больше нет, мы начнем все сначала. — Подняв кинжал, он наклонился к Гантеру. — А для некоторых Судный день уже наступает. Вот тебе, лекарь, за твое любопытство.
И одним движением перерезал Гантеру горло. Затем обтер клинок плащом и сунул в ножны. После чего поволок труп по мху и зарослям папоротника к реке. В этом месте Флит был особенно глубок и быстр. [18] Эксмью скатил тело с берега, и оно тихо соскользнуло в воду. Когда несколько часов спустя Магга и Гилберт выловили из реки труп Томаса Гантера, черты его лица еще не изменились.