Классическая проза Дальнего Востока
Шрифт:
Нарядом всех перещеголяла. Нижнее платье желтое, без рисунка, на среднем по лиловому фону белые крапинки, верхнее - из атласа мышиного цвета с мелким шитьем, изображающим воробьев. Клетчатый пояс оставляет грудь приоткрытой, не стесняет движений. На лакированной шляпе металлические шпильки и шнурки, свитые из бумажных полос.
На первый взгляд эта женщина была очень привлекательна, но присмотрелись - а у нее, оказывается, сбоку на лице шрам размером более чем в полвершка. Непохоже, чтобы он был у нее от рождения.
– Ну, и ненавидит
Следующей - лет двадцать с небольшим. Платье из бумажной материи, домотканое, в полоску. Даже подкладка в заплатах, и видно, что женщина стыдится, когда ветер заворачивает полу. Пояс ее, наверное, перешит из хаори - такой узенький, что жалко смотреть. На ногах таби из фиолетовой кожи, давно вышедшие из моды, - надела, верно, какие подвернулись, - и непарные плетеные сандалии из тех, что делают в Нара. На волосах ватная шапка, а сами волосы - когда только касался их гребень?
– растрепаны, спутаны и лишь кое-где небрежно подхвачены.
Так она шла одиноко, равнодушная к своей внешности. Однако черты ее лица были безупречны.
– Вряд ли найдется еще женщина, наделенная от природы такой красотой!
– Все загляделись на нее и пожалели: - Такую нарядить как следует - мужчина голову потеряет, да ведь в богатстве и бедности человек не властен.
Послали потихоньку проследить за ней и узнали, что это табачница, живущая за проездом Сэйгандзи. Положение невысокое, и все же у каждого в груди закурилась дымком нежность к табачнице.
Но вот появилась женщина лет двадцати семи, щегольски наряженная. Три платья с короткими рукавами из двойного черного шелка, с пурпурной каймой по подолу; изнутри просвечивает вышитый золотом герб. Широкий пояс из китайской ткани в частую полоску завязан спереди. Прическа "симада" с низко отпущенными волосами перевязана бумажным шнуром и увенчана парными гребнями, сверху накинуто розовое полотенце.
Шляпа, какую носит Уэмура Кития, на четырех разноцветных шнурках, надвинута чуть-чуть, чтобы не скрывать лица, которым она, видимо, гордится. Идет мелкими шажками, покачивая бедрами.
– Вот, вот! Вот эта! Замолчите же!
Все, затаив дыхание, ожидали ее приближения. Но что это? У каждой из трех служанок, сопровождающих ее, на руках по ребенку! И самое смешное, что дети, как видно, погодки.
Она шла и делала вид, что не слышит, как они сзади зовут ее:
"Маменька! Маменька!" Такой жеманнице даже собственные дети, должно быть, надоели. Таков уж людской обычай - детей называют цветами, пока они не появились на свет. И повесы расхохотались так, что эта женщина почувствовала: ее время уже ушло.
Следующей была девушка всего четырнадцати лет, с удобством расположившаяся в носилках. Свободно спадающие назад волосы на концах чуть подвернуты и перевязаны сложенным в несколько раз куском алого шелка, а спереди разделены пробором, как у юноши, и на макушке подхвачены бумажным жгутом золотого цвета. В них небрежно воткнут нарядный
Красота этой девушки настолько бросалась в глаза, что не было необходимости описывать ее подробно. Нижнее платье из белого атласа разрисовано тушью, верхнее - из той же материи, но переливчатое, с вышитым павлином, который просвечивает сквозь наброшенную сверху сетку из китайской ткани.
К этому тщательно обдуманному туалету - мягкий пестрый пояс, на босых ногах обувь с бумажными завязками. Модную шляпу за ней несут слуги, а сама она заслонилась веткой цветущей глицинии и словно без слов говорит: любуйтесь, кто еще не видел цветка...
Всех красоток, что перевидали сегодня, сразу затмила она. Всем захотелось узнать ее имя, и проходящие ответили:
– Это барышня из знатного дома, с проезда Муромати. Ее прозвали "Новая Комати".
– Да, поистине это прелестный цветок!
– решили повесы, и лишь много спустя узнали они, что у этого цветка "напрасно осыпались лепестки".
Предательский сон
Известно, что холостому мужчине доступны все развлечения, но даже и ему вечерами становится тоскливо без жены.
Так было и с неким придворным составителем календарей. Долгое время он оставался холостяком. И это в столице, где нашлись бы женщины и на разборчивый вкус! Но он желал найти жену, выдающуюся и по душевным качествам, и по внешности, поэтому трудно было ему подобрать подругу себе по сердцу.
В конце концов его "обуяла тоска, и, как плавучая трава" ищет, к чему ей прибиться, так и он принялся искать, на ком ему остановить свой выбор.
Тут до него дошли слухи о той, которую прозвали "Новой Комати", и он отправился взглянуть на нее. А когда увидел, то сразу уверился: вот она, заслонявшая лицо веткой глицинии, что выделялась своей "неуловимой прелестью" даже среди многих женщин, привлекавших внимание на заставе у Сидзё прошлой весной.
"Это то, что мне нужно!" - решил он и, воспылав так поспешно, взялся за устройство своих брачных дел, что смешно было смотреть на него.
На улице Симо-татиури-карасумару, одной из тех, которые ведут ко дворцу, жила тогда известная всем сваха О-Нару, по прозвищу "Говорливая". Вполне полагаясь на эту сваху, составитель календарей попросил ее позаботиться о свадебном бочонке, а когда все было готово, выбрал благоприятный день и взял свою О-Сан в жены.
С тех пор ни первые цветы вишен весной, ни ранняя осенняя луна не привлекали его взора: так он был поглощен супружескими обязанностями.
Год за годом прошло около трех лет.
О-Сан уделяла много внимания рукоделию, за которым женщины проводят дни с утра до ночи. Она самолично возилась с индийской пряжей, а служанок сажала ткать. Она заботилась о добром имени своего мужа, превыше всего ставила бережливость - не давала расходовать лишнее топливо, тщательно вела книги домашних расходов... словом, была образцовой хозяйкой купеческого дома.