Классическая русская литература в свете Христовой правды
Шрифт:
Когда в мой кабинет, холодный и туманный,
Вошел тот джентельтмен, за ним мохнатый пёс.
И кончается.
Тот джентельмен ушел, но пёс со мной бессменно.
В час горький на меня уставит добрый взор
И лапу жесткую положит на колено,
Как будто говорит – пора смириться, сцр.
(джентельмен, сцр – авт. правописание).
“Неразмыкаемый
Поэтому у Блока особенное отношение к Врубелю, так как его особенно поразило то, что Врубель переписывал голову демона до 40-ка раз, то есть он видел 40-к демонических обликов, а Блок понимает, что их-то не счесть.
Эти “гости” вокруг него водят хороводы. Исаакию Печерскому явилось только три, а для Блока – это вообще игрушки: у него тройные хороводы. Душа должна быть бдительной и должна отсекать все, пока ещё далеко, а то, как говорил Силуан Афонский – “это такая игра, в которой можно и проиграть”.
У Блока начинается первый ужас, но у этого ужаса тоже есть градации: можно различить один фазис от другого. Например, 1904, 1905, 1906 годы – это время борьбы. Поэтому характернейшие стихи прямо об искусителе, а не просто об искушении.
По улицам метель метёт,
Свивается, шатается.
Мне кто-то руку подаёт
И кто-то улыбается.
Ведет - и вижу: глубина
Гранитом темным сжатая,
Течёт она, поёт она
Зовёт она, проклятая.
И шепчет он, (не отогнать!)
И воля уничтожена:
Пойми: уменьем умирать
Душа облагорожена.
Пойми, пойми, ты одинок –
Как сладки тайны холода!
Войди, войди в холодный ток,
Где всё навеки молодо.
Бегу. Уйди, проклятый, прочь!
Не мучь ты, не испытывай!
Уйду я в поле, в снег и в ночь,
Забьюсь под куст ракитовый!
Там воля всех вольнее воль
Не приневолит вольного,
И болей всех больнее боль
Вернёт с пути окольного!
Соблазн (и
А Эзоп – “где тут пропасть для свободных людей?”. Это тоже. Но это самоубийство, потому что для них смерть лучше рабства. Соблазн героизма, он весь тут: “уменьем умирать душа облагорожена”; это свойственно только большому таланту – краткая характеристика героического начала.
Блока окружают, соблазняют и заманивают. “По улицам метель метет, свивается, шатается” – это идеальная тактика заманивания. Но потом Блок настолько приучается их распознавать, что они как бы поотступают, уже не могут его так просто мучить. Игра с хороводами у Блока кончается примерно в 1908 году, а уже в 1910 году читаем в “Двойнике”.
Вдруг вижу: из ночи туманной,
Шатаясь, подходит ко мне
Стареющий юноша. (странно, не снился ли он мне во сне?),
Выходит из ночи туманной
И прямо подходит ко мне.
И шепчет – “Устал я шататься,
Промозглым туманом дышать,
В чужих зеркалах отражаться
И женщин чужих целовать”.
И стало мне странным казаться,
Что я его встречу опять…
Вдруг он улыбнулся нахально,
И нет близ меня никого…
Быть может себя самого
Я встретил на глади зеркальной?
То есть, душа настолько слилась, что ли, – что-то “этот” больно похож на меня. Но всё-таки в отличие от Льва Толстого, Блок может “отходить от своих мыслей” и ещё, и ещё раз критически переоценивать своих “посетителей”; и здесь он уже обретает то, чего никогда не было у Льва Толстого, - эсхатологическое восприятие и эсхатологическое отношение к действительности. Свидетельство Блока в этом случае гораздо более ценно, чем все, что могут его современники, а это время, конечно, было необыкновенно.
Я коротаю жизнь мою,
Мою безумную, глухую:
Сегодня трезво торжествую,
А завтра плачу и пою.
Но если гибель предстоит?
Но если за моей спиною
Тот - необъятною рукою
Покрывший зеркало – стоит?…
Блеснёт в глаза зеркальный свет,
И в ужасе, зажмуря очи,