Классный час
Шрифт:
С горем пополам отбарабанил сдвоенный урок по геометрии в восьмом классе, после чего поднялся на третий этаж в кабинет литературы, там, где на стенах были развешаны суровые лики Пушкина, Гоголя, Толстого и примкнувшего к ним Александра Александровича Фадеева. Десятый-В встретил меня достаточно оживлённо.
— Антон Палыч, — перекричал всех остальных Половинкин, — а географию у нас тоже вы будете вести?
— А что, учитель географии тоже уезжает? — спросил я.
— Нет, это я так спросил, на всякий случай, — нашёлся тот.
— Значит так, друзья, — повысил я голос, — для начала закрыли рты
— На «Песне о Соколе», — послушно ответила она, хлопая длинными ресницами, — теперь у нас в программе значится «Песня о Буревестнике» и «Старуха Изергиль».
— Спасибо, Алла, — поблагодарил её я, — домашнего задания я у вас спрашивать, так и быть, не стану (класс радостно оживился), давайте поговорим о Буревестнике. И о песнях. Вот ты, например, Обручев, — обратился я к аллиному хахалю, — хоть раз в жизни видел этого буревестника?
— Не, Антон Палыч, не видел — это ж морские птицы, а у нас ближайшее море в тыще километров.
— Правильно, морские, — подтвердил я, — размах крыльев в среднем у них 25-30 сантиметров, но встречаются экземпляры и по метру.
— Как орлы? — спросил Пронин.
— Примерно, — ответил я, — вопреки названию, никаких бурь они не предвещают, летают и ловят рыбу в основном в тихую погоду.
— А чего ж тогда Алексей Максимыч написал? — спросила красивая девочка Зоя.
— Это гипербола у него вышла, авторское преувеличение. Как уж там в начале-то сказано «Над седой равниной моря гордо реет буревестник» — белый стих, кстати, очень редко в литературе встречается. А вот охаянные Максимычем пингвины как раз на погоду внимания особенного не обращают.
Дри-дану-дану-данай
Дри-дану-дану-данай
— А в чём же тогда смысл этой песни? — спросила Алла, — и почему она песней называется?
— Давайте я вам историю её создания расскажу, а вы уж там сами решите, — придумал я, — песня она или допустим рок-опера…
Класс оживился, но осмысленную фразу никто не выдал, поэтому я продолжил.
— Это было в 1901 году, на заре двадцатого века. Алексей Максимыч тогда жил в Нижнем Новгороде, но внимательно следил за обстановкой в стране, а в стране в это время было что? — задал я вопрос залу, ответил Половинкин:
— Назревала революция? — с вопросительными интонациями сказал он.
— В точку попал, Валера, — похвалил я его. — Через четыре года она и случилась, но до этого там много чего произошло. А конкретным толчком для написания этой песни явилась студенческая демонстрация в Петербурге, в марте того же года она прошла, а кровавый царский режим её кроваво подавил. Вот Алексей Максимыч и отразил с одной стороны отважных студентов-буревестников, а с другой глупых пингвинов-жандармов.
— А студенты из какого института там демонстрировали? — продолжил интересоваться Половинкин. — И чего они требовали?
— Требовали они академических свобод, — пояснил я, — чтобы самим выбирать руководство и ещё чтобы в армию не забирали во время обучения. А насчёт институтов я, честно говоря, не знаю… из университета
— А чем закончилась та демонстрация?
— Известно чем, казаки разогнали её нагайками, травм много было, но убитых, кажется, ни одного. Ну так что — против песни в заглавии возражать не будете?
— Не будем, Антон Палыч, — сказала Зоя, — но «Рок-опера о Буревестнике» всё-таки лучше звучало бы.
— Увы, друзья мои, не было во времена Горького рок-музыки, так что не судьба…
— А какая музыка была в те времена? — заинтересовалась Алла.
— Хм… — задумался я, садясь на краешек своего стола, — разная была. Вас, конечно, не классическая интересует, а так сказать эстрадная?
— Да, конечно, она самая, — на разные голоса подтвердили ребята.
— Это мы уже плавно выруливаем из литературы в пение, — заметил я, класс загудел, — но ладно, расскажу, что знаю. Пели и слушали в основном романсы и цыганские песни. «Очи черные» все, наверно, знают… а ещё «Две гитары зазвенев» и «Ямщик, не гони лошадей».
— А ещё «Дри-дану-дану-данай», — добавил Половинкин.
— Правильно, — похвалил его я. — А из романсов были популярны «Гори-гори, моя звезда», «Белой акации гроздья душистые» и например «Живёт моя отрада»… но что-то мы с вами слишком далеко от Алексея Максимыча удалились, давайте возвращаться.
И далее до конца урока я медленно и нудно диктовал им под запись то, что нашёл в методичке по литературе — делу, как говорится, время, а потехе час.
И ещё после уроков случилось тяжёлое и продолжительное выяснение отношений с англичанкой Софьей — она откуда-то узнала, что у меня появилась новая женщина, так что на муки брошенки наложилась ещё и ревность к неведомой сопернице… Короче говоря, проговорили мы долго, точнее говорила в основном она, а я отделывался короткими фразами и междометиями. Думая при этом — вот же бог уберёг от такой зануды, как я с ней под одной крышей бы жил, не представляю.
А вечером я сбегал к Васе Дубину, забрал у него магнитофон и одну чистую кассету (а что, с песнями не нужны? — спросил он, — в другой раз, — ответил я). Он показал мне все рукоятки управления и как заправлять кассету. Я осуществил контрольную запись, микрофон там встроенный был в корпус, и убедился, что шум от устройства минимальный, а качество записи вполне достойное.
А что было дальше, вы наверно и сами все уже догадались — я врубил запись по звонку в дверь и прикрыл створки шкафа, а Тимоша перешёл к действиям прямо вот с места в карьер… Пересказывать, что он там бормотал, я уж не буду, чтобы не стошнило, но в ванную он меня чуть ли не насильно хотел загнать, так видимо его возбудила история с Софьей…
Минут через десять нашего диалога я открыл дверцу шкафа и сказал:
— А сейчас будет сюрприз, дорогой Тимофей Андреич.
— Что за сюрприз? — озаботился он, крутя головой и снимая галстук, — может уже в ванную пойдём?
— Нет, дорогой инспектор, — продолжил я, — ни в какую ванную мы не пойдём, а пойдём мы вот сюда, к шкафу и поглядим внутрь.
— И что тут? — встал со своего места он.
— Магнитофон марки Комета-202 (это я приврал немного, не было у него никакой торговой марки, ноунейм, так сказать), включенный на запись.