Клеопатра с парашютом
Шрифт:
Павел явно старался исполнить на «отлично» предписанную роль, но лучше б ему, на мой взгляд, умерить пыл.
Глава 24
Баба Липа отняла у меня пакеты и занялась ими. Паша похлопал рукой по табуретке, стоявшей рядом:
– Место, жена!
Пришлось сесть около него и улыбнуться присутствующим.
Евгений сегодня был не в трусах и мятой майке, а в светлой рубашке и джинсах. Елизавету я увидела впервые в жизни. Молодая женщина, вопреки утверждению Кирилла, не производила впечатления
– Добрый вечер, Степанида, – сказал Женя. – Молодец, что приехала.
– И я очень рада тебя видеть, – добавила Лизавета.
– Больше всех счастлив я! – закричал Павел. И в ту же секунду, заключив меня в объятия, смачно поцеловал в подбородок.
Мне в нос ударил противный запах, ноги опять превратились в желе, руки затряслись, перед глазами замелькали фиолетовые искры. Совершенно забыв о роли любящей супруги, я отпихнула разошедшегося «муженька» и воскликнула:
– Чем от тебя воняет?
Помощник Кошечкина обиженно засопел:
– Парфюмом. Это лучший аромат сезона, создан для успешных мужчин с амбициями.
– Какое лекарство ты пил? – уточнила я.
– Вообще их не принимаю, пилюли – это яд, – категорично заявил «муж». И, вспомнив о своей роли, добавил: – Ты-то в курсе!
– Явственный запах аниса, – не успокаивалась я, – противный до озноба.
– Это жвачка, – развеселился Павел, – называется «Романтическое настроение». Там анис, лакрица и имбирь. Тебе не нравится?
– Нет! – отрезала я. – Выплюнь. Пахнешь, как один противный парень. Сначала я подумала, что он тоже жвачку жевал, но нет, все же «аромат» был другим. Кстати, там еще что-то было, кроме специй, перечисленных тобой… Но что?
Я осеклась. Лицо Павла помрачнело, скривилось, но он молча встал и направился к мойке.
В то же мгновение раздался звонок в дверь.
– Сама открою, – засуетилась баба Липа и пошлепала к двери.
– Знакомься, Степа, моя мама Амалия Генриховна, – зажурчал Женя.
Стройная, элегантная дама, замотанная в километры бус Шанель, изобразила светскую улыбку.
– Очень приятно, – сказали мы с ней хором.
Потом бизнесвумен добавила:
– Вы так не похожи с Лизой.
Да уж, с этим заявлением трудно поспорить: беленькая Степа и черненькая Лизавета выглядели антиподами.
– У нас разные отцы, – нашлась невеста Жени.
– Точно, – подтвердила я, – я родилась во втором браке мамы.
– Но это не мешает нам дружить, – сказала Лиза.
– Конечно, нет! – с энтузиазмом подхватила я. – Очень люблю сестру.
– А я обожаю Степаниду! – воскликнула Елизавета.
– Лучше моей жены никого нет! – протрубил Паша, который вернулся к столу. – Дорогая, дай поцелую тебя…
Мне снова чуть не стало дурно – от Павла продолжало
Я ловко вывернулась из рук «муженька».
– Милый, ты забыл о моей аллергии на анис!
– Я выплюнул жвачку, перестань идиотничать, – выпав из образа любящего муженька, рявкнул Павел.
– А запах остался, – буркнула я.
– Мы все любим друг друга, – предостерегающе кашлянул Женя. – Очень!
– Да, да, да! – подтвердил многоголосый хор. – Верно, справедливо, правильно!
У меня тут же возникло ощущение, какое бывает у человека, которого настойчиво угощают медом. Несчастный ест, ест, ему уже тошно, а отказаться неудобно. По-моему, чтобы Амалия посчитала нас настоящей семьей, всем присутствующим надо самозабвенно спорить, подначивать друг друга и ругаться.
– Эй, куда? – закричала баба Липа. – Сказала же, нет ее тут, уехала навсегда из России в этот… как его… Тьфу, забыла. О, вспомнила – в Лос-Вегос!
– Слышу дочери голос родной, – возразил грубый бас.
В кухню ввалился мужик, сильно смахивающий на бомжа. Одежда его выглядела так, словно в ней уже умерло четверо. Уж поверьте мне, ни рубашка, ни брюки не имели ничего общего со стилем гранж. Просто старые, грязные, забывшие об утюге и стиральном порошке шмотки. Щеки дядьки покрывала пятидневная щетина, волосы неопрятными сосульками свисали с одной стороны.
Позади мужика топталась баба в серо-буро-малиновом «халате», затрапезной хламиде не первой свежести, подпоясанной солдатским ремнем с бляхой. В руках тетка держала вещмешок из брезента цвета хаки, на ногах были кроссовки с калошами, а голову она украсила бело-серой панамкой. В таких по Парижу ходят китайские туристы, делающие покупки в столице моды исключительно скопом и в тех лавках, на которые укажет гид.
Лиза схватилась руками за стол. Мужик разинул рот и, распространяя запах перегара, заорал:
– Доча! Наконец-то!
И тут до меня дошел размер катастрофы. Настоящие родители Семеновой выбрали самый удачный момент, чтобы навестить дщерь!
Женя покраснел, Кошечкин расплескал чай. Лиза стискивала побелевшими пальчиками скатерть. Я почувствовала жалость к Семеновой.
– Говорено было, улетела она в Лос-Вегос, – закричала баба Липа из коридора. – Охамел народ совсем! Покиньте немедля чужое помещение, иначе участкового вызову! И он точно придет, потому как в одном с нами подъезде проживает, а его жена вечно у нас до получки рубли сшибает. Геть отсюда, ироды канальские!
Глаза Амалии Генриховны округлились до размера совиных.
– Отвянь, старуха, – велел мужик, – не ври без толку. Вот же она, доча, сидит, улыбается матрешкой. Маманя, подтверди.
– Что мы, родную кровь не узнаем? – тоненьким голосочком запричитала баба. – Рожали, кормили-поили, а она нас бортанула, в Москву поганую подалась за мужиком. Ну, женился он на тебе, а? Где кольцо-то?
– Заткнись, дура, – приказал муж. – Мы, доча, с миром приехали, не лаяться. Угости отца и мать по-человечески, не сиди сусликом убитым.