Клетка бесприютности
Шрифт:
«Да еду я! Пять минут и буду!»
Иногда я поражался его нетерпеливости: то он нерасторопно, с вальяжностью утки выкатывался из малой медицинской академии, словно бы я не ждал его курить; то торопился так, будто приемная комиссия закрывалась через полчаса.
– Ну и очередь, – ахнул я, когда мы все-таки подошли к зданию.
– А я говорил, – брякнул Виталька. – Надо было пораньше приходить.
И от его «а я говорил» так захотелось ему в ухо дать, но я, утробно рыкнув про себя, все-таки сдержался. Стоило и правда пораньше подтянуться,
– Да ладно, места все равно останутся. Никто не откажет нам, потому что мы пришли позже двенадцати дня, – я отмахнулся, но сам испытывал такой стыд, будто чуть не профукал главное событие в своей жизни.
Очередь двигалась медленно, и ноги уже начинали затекать, а спина совсем не по-молодежному, скорее по-старчески ныла. Выгнувшись и похрустев шеей, я покачал головой в разные стороны в целях разминки, а Виталька противно, издевательски хмыкнул, хотя я видел, что и ему тяжеловато стоять.
– Почти все уже, – мы даже встали на крыльцо. – Надеюсь, у них нет обеда.
Обеда в приемной комиссии не было, что верно: иначе они бы до конца сентября не приняли всех желающих поступить в медицинский университет. Он считался одним из самых популярных институтов Москвы, куда рвались все выпускники, мало-мальски знавшие химию и биологию. Кто-то изначально рассчитывал только на платное, кто-то – только на бюджет. Некоторые шли на стоматологический факультет, некоторые хотели быть фармацевтами. Но я не сомневался, что большая часть все равно отстаивала очередь, чтобы подать документы на факультет лечебного дела. Куда мы с Виталькой и собирались.
Приемная комиссия представляла собой несколько столов с табличками факультетов, и я оказался прав – самая большая очередь тянулась к лечебному делу. Перед нами топталось еще около десяти человек, но я уже в нетерпении распаковал все документы, разложил их по порядку – в той последовательности, которую просили. Я и дома их так убирал, но Вадик, видать, залез в пакет, перепутал все и, к счастью, хотя бы не помял.
– Не нервничай, все равно примут, – подколол меня Виталька, но я пропустил его слова мимо ушей, решительно шагнув к барышне за столом перед носом у друга, уже протягивавшего документы. Ему пришлось отступить.
Она, окинув меня непонятным – то ли раздраженным, то ли недоуменным взглядом, все же приняла документы, начала заполнять справки и сопроводительные письма, а потом подняла на меня глаза.
– Баллы, – лениво протянула барышня, крутя в пальцах самую дешевую шариковую ручку.
– Что баллы? – от волнения растерялся я.
– Баллы свои называйте, – она стукнула каблучком под столом в немом приказе, но я так и не понял, случайно это получилось или специально от раздражения и усталости.
– Русский язык – восемьдесят четыре, биология – семьдесят пять, химия – сто, – на последних словах у меня жаром вспыхнули щеки. Видать, от смущения.
Барышня за стойкой посмотрела на меня впечатленно, даже очки приспустила.
– Гений, что ли?
– Все может быть, – я окончательно смутился, и девушка вернулась к заполнению бланков.
У меня приняли документы, и я облегченно выдохнул. Резко захотелось пить, в горле пересохло, зацарапало, но бросить Виталика и пойти за водой я не мог, поэтому терпеливо ждал. Барышня приняла у него документы тоже, но с ним она была куда любезнее, даже улыбалась. Они наверняка знали друг друга с курсов, пересекались раньше, а «своих» всегда встречают радостнее, чем «чужих». Виталик тоже обезоруживающе скалился, словно это могло добавить ему баллов, а я мысленно его торопил, желая только купить воды в автомате и жадно вылакать сразу пол-литра.
– Какие планы теперь на лето? – мы стояли у автомата, и Виталик искал монетки по карманам, чтобы взять жутко невкусный химозный кофе. – Может, в палатках к озеру какому сгоняем?
– У меня сын, – напомнил я, и его лицо недовольно сморщилось. – Я не выездной. Работать надо, дитю-то жрать что-то покупать.
– И что, все лето работать? А как же отдых?
– Слушай, блядь, мне ребенка кормить. Одевать его в садик этот блядский, в который обещали взять, на шторы сдавать и подарки воспиталкам. Вообще не до отдыха, – я, шумно выдохнув, сделал несколько отрезвляющих глотков прохладной воды. – Погулять вечером – легко, но надолго не могу.
На лице Витальки так и читался немой вопрос: «как вообще можно заделать ребенка в шестнадцать?», – но он так и остался неозвученным, повис между нами, и мне не хотелось нарушать возникшую тишину. Виталька хлопнул меня по плечу, бросил «давай, увидимся» и смылся в направлении выхода. Я не умел дружить с людьми – они разбегались от напора, злости и подчас агрессии, но я наделся, что Виталька вернется. Все-таки хорошим он был. Вот бы мы вместе учились! Пусть на морду он и режиссер, а не врач, но я желал ему поступления. Но баллов у меня все же больше – так что только после меня.
Я пошел к выходу. Очередь в приемную комиссию уже рассасывалась. Кажется, мы попали в самый пик и отстояли самую длинную толпу за сегодняшний день. Мне нравилось даже просто идти по этим коридорчикам, ощущать себя частью университета, в который с самого детства мечтал поступить. Вода приятно холодила руку, тошнота больше не подкатывала к горлу, и я все еще вспоминал приятное удивление на лице барышни, когда она услышала мой результат по химии.
Мы столкнулись с ней у выхода. Она вышла покурить – стояла с тонкой сигаретой за крыльцом, – и я как раз спускался по ступенькам.