Клетка из костей
Шрифт:
Нет.
Так что приходилось справляться с тишиной и тенями в одиночку. Выбора не оставалось. И, если говорить начистоту, излечившейся она себя не считала. Нет, она просто стала сильнее. Приобрела дополнительное оружие.
И этого достаточно. Должно хватить.
Но она все-таки злилась. Особенно после звонка Гласса.
— Звоню узнать, как ты поживаешь. Как продвигается расследование?
Как всегда, деловой тон. Но… Ей показалось, или он действительно намекнул, что думает о ней у себя дома? Может, фантазирует? Пытается представить, во что она одета? Да нет, теперь уже
Она вспомнила прошедший день. Драку в пабе. Разумеется, никто не донес на нее в полицию.
— Все путем, — сказала она. — Хочу сегодня проверить пару вариантов. Бывшие парни, всякое такое. Пока ничего конкретного.
Она сидела на краю расстеленной кровати, и ей казалось, что этой комнатой — даже не всей квартирой в целом, а одной этой комнатой — ограничивался ее мир. Телевизор в углу, груды одежды, как чистой, так и грязной, на полу, кружки застарелых следов кофе на недочитанных книжках в мягком переплете, тарелки с засохшими огрызками. Она тяжело вздохнула.
— Как ты думаешь, сколько тебе понадобится времени?
— Пока не знаю, — ответила она и пнула пустую винную бутылку под кровать, где та, глухо прокатившись, звякнула о свою сестру-близняшку и замерла. — Но, думаю, немного. Что-то да выплывет.
— Хорошо.
— Я думала, мы сегодня встретимся и нормально поговорим.
— Да… — Гласс заговорил осторожнее. — Сегодня будет трудно. Тут сейчас самая жара.
— Я думала, мне сегодня нужно прийти в участок.
— Нет! — поспешно выпалил Гласс. — Я же говорю, работы невпроворот. Есть парочка дел, на которые брошены все силы. Думаю, пока нам лучше общаться так.
И тут Роза начала свирепеть. Потому что поняла, что он задумал. Он выводит ее из игры. Сажает на скамейку запасных. И она прекрасно понимала, кому отдают все помещения и кадры. О да! Даже спрашивать не пришлось.
— Ладно. Хорошо. Я позвоню, когда узнаю что-то новое.
И положила трубку. Точнее, швырнула ее на кровать и села рядом.
Фил Бреннан. Опять этот проклятый Фил Бреннан. Вечно он ей мешает! У нее был специальный резерв ненависти лично для него. Потому что он воплощал в себе все те качества, к которым она безнадежно стремилась. Он был успешным. Его все любили. Его постоянно повышали. Да, ее недавно тоже повысили, но все же… Его повышали охотнее. Вечно так!
Она снова обвела комнату взглядом. Это ее мир. Все, что у нее есть. Все, чего она добилась.
Она никогда не хотела работать в полиции. Чего она на самом деле хотела, так это произвести впечатление на своего отца — заслуженного, уважаемого, увешанного орденами старшего инспектора. В свое время он поймал множество воров. Все так говорили. Да и он сам так о себе говорил, разве что прибавлял крепкое словцо-другое.
Она восхищалась им. В рот ему, можно сказать, смотрела. Но только на расстоянии. Расстояние присутствовало всегда, даже до развода родителей. Отец всегда где-то пропадал: если не работал, то «заводил полезные связи». Мать ужасно злилась. Она утверждала, что если какие-то связи там и были, то только случайные. Со шлюхами. Сперва он отшучивался, уверял, что такова специфика его работы, что по-другому в полиции нельзя. Он якобы должен ходить
Она закрывала глаза на его пьянство и скоротечные интрижки и скрепя сердце принимала внезапные подарки — бонусы, так сказать. Поездки за границу, ремонт, новые машины. И все это падало как снег на голову. Дурой она не была — знала, что ее подкупают. И пускай неохотно, но соглашалась участвовать в этом сговоре. Лишь бы не знать доподлинно, что творится в другом, соседнем мире, лишь бы спокойно жить в своем.
И этот домик — не то карточный, не то стеклянный — стоял много лет.
Пока один мир не вторгся в другой. Пока мать не узнала, что заразилась гонореей.
Как он мог? Как он посмел? Да, деньги, поездки — это все замечательно. Она терпела, сколько могла. Пил? Пожалуйста. Трахал этих шлюх, пускай… Это одно, но принести болезнь в дом, заразить ее… Это совсем другое. Это недопустимо.
Отец пытался снять с себя ответственность и лопотал что-то в духе «С кем не бывает?». Но мать не сдавалась. Долгие годы затаенного гнева наконец дали течь. Гнев хлынул наружу. Она кричала, что прозрела, что пелена упала с ее глаз, — и теперь она видит, что он за человек.
Тогда-то он и ушел. Но сперва… сперва он ее ударил. Сильно. Она упала на кухонный пол, лежала в крови среди выбитых зубов и корчилась от боли. Его гнев тоже вырвался наружу после стольких лет заточения.
И Розу с братом отныне воспитывала женщина, внутри которой сломался стержень. Эта женщина мало разговаривала, вяло реагировала на внешние раздражители и ходила, как сомнамбула. Всю оставшуюся жизнь.
Неудивительно, что Роза ненавидела своего отца. Но мать она ненавидела еще больше — за бесхребетность, за овечью покорность, за то, что та перестала жить задолго до смерти. Когда у нее наконец обнаружили рак, это даже принесло облегчение. Дало оправдание. Но Роза так ее и не простила. Ненавидела до последнего.
И по-прежнему старалась выслужиться перед отцом, завоевать его расположение. Для этого-то она и устроилась в полицию. Но это не помогло. Отец продолжал жить где-то на южном побережье, с уже третьей по счету женой, и связи с дочерью не поддерживал. Она надеялась, что он позвонит хотя бы после того, как о ней написали в газетах в связи с поимкой того маньяка. Но нет. Может, он тоже умер? Она надеялась, что это так.
…Роза встала и пошла в душ.
Может, пробежаться? Дать выход этой слепой ярости… Нет. Она направит ее в иное русло.
В рабочее русло. Сходит в морг, взглянет на тело Фэйт Ласомб. Проверит, что записано на камерах слежения в Ньютауне и на подъезде к Уэйкс Колну.
Потом еще раз наведается к Донне Уоррен.
Пусть не держит ее за идиотку.
Ее приятно обдало горячей водой.
Но воду невозможно нагреть до той температуры, которая устроит Розу.
ГЛАВА 49
— Держи себя в руках. Вот и все. Просто держи себя в руках.
На том конце тяжело вздохнули. Человек был явно раздражен, но не хотел подавать виду.