Клеймение Красного Дракона. 1937–1939 гг. в БССР

Романова Ирина

Конституция СССР 1936 г. (БССР 1937 г.) заявляла о гарантиях свободы совести и вероисповедания и восстанавливала в гражданских правах «лишенцев» – людей, лишенных избирательных и других прав, в том числе бывших кулаков, «религиозников», «церковников» и других прежде маргинализированных групп, все они формально становились полноправными членами советского общества. Если прежде выборы в СССР проводились с одним кандидатом на место, подобранным местным партийным кланом и при открытом голосовании, то теперь выборы должны были быть всеобщими, равными, прямыми и тайными, с несколькими кандидатами на один пост [17] .

17

А. Гетти настаивает на том, что согласно условиям прежних выборов локальные кланы могли контролировать выборы и обеспечивать избрание своих людей. Таким образом, новый порядок вводился с целью в том числе и разрушения этой клановости (Гетти А. Практики сталинизма. С. 216). Данное утверждение нельзя признать убедительным.

Проект конституции 12 июня 1936 г. был напечатан в газетах с целью всенародного обсуждения. Устраивались публичные читки, обсуждения на местах – на заводах, в колхозах и т. д., в газетах не уменьшался поток передовиц, заметок, цитат, высказываний советских граждан о достоинствах и недостатках документа. Таким образом, с одной стороны, создавалась иллюзия причастности каждого к достижениям предыдущего периода «строительства социализма», к тому, что стал возможным переход к следующей стадии, а с другой – ответственности каждого за провозглашенное будущее [18] .

18

Сообщалось,

что в 0,5 млн собраниях осенью 1936 г. в обсуждении конституции приняли 51 млн чел. по СССР (Getty J. A. State and Society under Staline: Constitutions and Elections in the 1930s // Slavic Review. Vol. 50. № 1. 1991. Spring. P. 19).

О ходе проработки текста конституции с мест в центр шли докладные записки, которые строились по довольно стандартному образцу для такого рода документов: 1) проведенная организационная работа местных органов; 2) имитация массовой поддержки путем включения положительных примеров, высказываний, а также публичных разоблачений «скрытых врагов» [19] ; 3) отрицательные настроения, которые квалифицировались как антисоветские выступления «отдельных элементов». Таким образом, в кампании проработки проекта конституции пропаганда была тесно соединена с мобилизационными стратегиями. Из многочисленных докладных следует, что власти ожидали, что «религиозники, церковники и сектанты», «кулацкие элементы» попытаются использовать возможности, провозглашенные новой конституцией, захотят и смогут объединиться в своих требованиях открытия церквей и молитвенных домов и главное выступят организованно во время выборов против предложенных кандидатур и попытаются «протянуть своих людей» в органы власти. Одновременно на самом высоком уровне звучало как аксиома, что не все представители советской власти смогут выдержать проверку выборами.

19

Ряд исследователей настаивает, что комментарии, полученные в ходе обсуждения конституции, были учтены Сталиным и внесли свой вклад в поворот к репрессиям. Например, А. Гетти пишет, что довольно неожиданно много в этих докладных содержится негативных (враждебных) высказываний крестьян относительно предоставления прав священникам и кулакам – около 17 % всех предложений по сельским регионам Смоленщины (Getty J. A. State and Society under Staline. P. 26). Единообразие выявленных фактов по всем районам заставляет думать о том, что местные власти имели представление, что именно они должны отразить в первую очередь в докладной о настроениях трудящихся вокруг данного конкретного мероприятия.

Надо отметить, что докладные записки о настроениях вокруг конкретных мероприятий никогда не отражали весь спектр существующих мнений. Во-первых, здравомыслящие крестьяне чаще всего боялись обнаружить свою позицию, во-вторых, фиксация некоторых мыслей и высказываний могла свидетельствовать о недоработке местных властей (не провели разъяснительных мероприятий и т. д.). Так, например, в сводках 1920-х гг. содержится большое количество негативных высказываний о Ленине, в сводках 1930-х – таких высказываний лично о Сталине нет. Вероятно, составители сводок боялись их включать.

Думаю, что составители сводок были сориентированы на то, что отдельно надо прописать, что думают крестьяне относительно предоставления избирательных прав священникам и кулакам (даже если они не получили четких указаний по характеру этих высказываний).

Сами показательные судебные процессы исследователями сравниваются с судебным фарсом, судебным спектаклем, инсценировкой суда или бутафорским судом и даже судилищем. Однако это не просто открытый судебный процесс с предрешенным приговором. Показательные суды вполне могут быть описаны в понятиях публичной казни, цель которой не восстановление справедливости, но реактивация власти [20] . Отсутствие непрерывного надзора и возможности контроля над обществом требовали символического переутверждения власти, как пишет М. Фуко: когда власть «стремится к восстановлению своей действенности в сверкании спорадических демонстраций ее […], закаляется и обновляется в ритуальном обнаружении своей реальности в качестве избыточной власти» [21] . Именно публичная «казнь» развертывает перед всеми непобедимую мощь суверена. Зритель здесь должен быть не просто свидетелем, но гарантом и в какой-то мере участником наказания [22] . Кэссиди Дж. Марбл отмечает, что показательный суд по форме – это авангардная драма, которая устраняет границы между публикой и сценой или, в данном случае, – между залом суда и реальной жизнью [23] . Посредством участия в этой юридической драме каждый отдельный зритель должен превратиться в транслятора послания за пределами помещения суда [24] .

20

Фуко М. Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы. М., 1999. С. 74, 75.

21

Фуко М. Указ. соч. С. 73, 85.

22

Там же. С. 86.

23

Cassiday J. Marble Columns and Jupiter Lights: Theatrical and Cinematic Modeling of Soviet Show Trials in the 1920s. // The Slavic and East European Journal. Vol. 42. № 4. Winter 1998. P. 648, 651.

24

Cassidy J. M. Marble Columns and Jupiter Lights. P. 648, 651.

В ходе таких процессов власть не просто показывает, что она следит за соблюдением законов, но демонстрирует, кто ее враги, однако для того чтобы «истина проявила себя», необходимо публичное признание вины «злоумышленником» [25] . Именно признанию, как мы знаем, отводилась огромная роль в сталинской карательной системе: признание имело приоритет перед всяким иным доказательством, освобождало обвинителя от необходимости предоставлять дальнейшие свидетельства, выбитое признание о враждебной деятельности и шпионаже являлось достаточным основанием для вынесения смертного приговора обвиняемому. Личное публичное искреннее признание вины на показательном процессе (когда из осужденного делают глашатая собственного приговора) должно было знаменовать то, что обвиняемый судил и осудил себя сам [26] . А поскольку такой суд показывал всем, что обвиняемый не просто преступник и даже более чем враг – но изменник, «чудовище», ведь он наносил предательские удары изнутри общества, то право суверена наказывать превращалось в защиту общества [27] и торжество правосудия для зрителя [28] . Публичной казни в 1937–1938 гг. подвергали разного уровня начальников, остальных убивали ночью в застенках НКВД и пригородных лесах.

25

Фуко М. Указ. соч. С. 57.

26

Там же. С. 65.

27

Фуко М. Указ. соч. С. 85.

28

Там же. С. 52.

Судебные процессы в сельском хозяйстве, как показательные, так и нет, претерпевали трансформацию в связи с изменяющимися политическими установками, пафос и последствия судов первой половины 1937 г. и более поздних – различны: суды первой половины имели результатом осуждение руководителей на незначительные сроки, суды второй половины 1937 г. сопровождались расстрельными приговорами.

Во время подготовки и проведения судебных процессов в сельском хозяйстве было обнародовано большое количество фактов физического насилия в отношении крестьян. Сама тема насилия стала предметом большого ряда исследований, однако история истязания крестьян людьми, которые действовали от имени советской власти на низовом уровне, привлекла внимание только по периоду деятельности комбедов начала 1920-х

гг. и массовой коллективизации. Безусловно, насилие в деревне было всегда: били своих жен мужья, родители детей, дети родителей, в недалеком прошлом били крестьян помещики и их управляющие и т. д., на момент установления советской власти прошло только чуть более полувека со времени отмены крепостного права, т. е. активную часть населения составляли дети и внуки тех, кто прожил жизнь при нем. Люди слишком долго существовали в условиях революций и войн, когда насилие было частью повседневности: Первая мировая война, революция, переросшая в гражданские войны, польско-советская война, деятельность ЧК и установление новой власти. После войн в деревню вернулось большое количество людей, имеющих непосредственный опыт не только участия в боевых действиях и умеющих убивать, но и людей, которые принимали участие в различных акциях пацификации, погромах и т. д., границы допустимого у них явно были стерты, а приобретенные навыки – весьма востребованы: периодические зачистки пограничных районов, полный беспредел коллективизации, раскулачивания, выселений и т. д. Биографии руководителей содержат строку, что они воевали за советскую власть, молодые парни с ружьем или пистолетом получили и вкусили власть, а новые кадры формировались с отсылкой к опыту предыдущего военно-революционного поколения. Вероятно, какая-то часть из них искренне верила, что для скорейшего достижения светлого будущего все меры допустимы, и стремилась всячески приблизить эту победу. С другой стороны, все они также находились под постоянным прессом: давление сверху, угроза попасть в число «правых уклонистов» или врагов из-за недостаточно решительных мер заставляли их в своих докладных вышестоящим органам преувеличивать успехи, а на местах применять различные способы для достижения необходимых результатов. К тому же большинство служебных лиц не имело понятия о правовых нормах и процедурах, а идеализация «командной» модели времен Гражданской войны вела к тому, что руководящие кадры в деревне часто носили с собой оружие, применяли физическую силу, бросали крестьян в тюрьмы, устраивали ночные облавы и т. д. Руководители низшего звена, в свою очередь, подвергались такому же самоуправству со стороны вышестоящих функционеров [29] . Угрозы, насилие, репрессии, правовой беспредел являлись не просто фоном, а стержнем повседневности деревни 1930-х гг. Теперь, во время судебных процессов в сельском хозяйстве 1937–1938 гг., районные руководители должны были нести ответственность и за примененное ими насилие в том числе. Однако в центре внимания всех процессов стоял не вопрос прав и бесправия крестьян, факты издевательств над ними использовались для создания образа неправильного или враждебного руководителя и наказания его.

29

Фицпатрик Ш. Сталинские крестьяне. С. 199–200.

Если в 1920-е гг. деревня в значительной степени еще жила своей прежней жизнью [30] , то в 1930-е это стало невозможно. Однако это не значит, что крестьяне поняли и приняли те преобразования, которые имели место: несмотря на все интервенции властей они пытались жить своей жизнью. Власть, в свою очередь, не пыталась понять, что этим людям надо, но формировала параллельную реальность в своих документах, цифрах, планах. Реальная, а не «бумажная» жизнь заставляла власть периодически менять тактику в деревне. В фокусе данного исследования взаимоотношения крестьянства и власти, власти как центральной, так и местной, сквозь призму тех политических событий, которые имели место в 1937–1939 гг. Центральными же сюжетами стали история лепельских молчальников-краснодраконовцев и показательные суды в сельском хозяйстве. Эти сюжеты оказались неразрывно связаны с другими событиями того периода: перепись населения, введение новой конституции, подготовка и проведение выборов по ней, массовые репрессивные акции НКВД, попытки завлечь крестьянство в колхозы и заставить их там работать, антирелигиозная борьба, репрессии против республиканских органов и др. [31]

30

Более подробно см. здесь: Раманава І., Махнач А. Сацыяльна-эканамічныя практыкі жыхароў беларускай вескі ў гады нэпа // Беларускі гістарычны агляд. Т. 27. Сш. 1–2 (52–53). Снежань, 2020. С. 91–141.

31

Отдельные части этой работы были опубликованы мною ранее: Ramanava I. The «Lepel Case» and Regional Show Trials in the Belarusian Soviet Socialist Republic (BSSR) in 1937 // Political and Transitional Justice in Germany, Poland and the Soviet Union from the 1930s to the 1950s / ed. by M. Brechtken, W. Bulhak und J. Zarusky. G"ottingen: Wallstein Verlag, 2019. Р. 54–74; Романова И. «Вашей власти нам не надо»: противостояние верующих и власти (Лепельский район, БССР) // Конфессиональная политика советского государства в 1920–1950-е годы. М., 2019. С. 280–290; Раманава І. Лепельская справа: 1937 год у Беларусі // Беларускі гістарычны агляд. Т. 22. Сш. 1–2, 2015. С. 179–209; Раманава І. Кляйменне Чырвонага дракона. Усесаюзны перапіс насельніцтва 1937 года і яго трактоўка ў сялянскім дыскурсе. Arche. 2012. № 3. C. 246–262; Романова И. «Лепельское дело»: от молчаливого бунта до широкомасштабных репрессий // V Лепельскія чытанні: матэрыялы навукова-практычнай канфернцыі (21–22 верасня 2012 г., г. Лепель). Віцебск, 2012. С. 121–130.

По источниковой базе для анализа властного дискурса дополнительных объяснений не требуется, так как понятно, почти все документы – это документы, исходящие от властей. Относительно же взгляда «снизу-вверх»: все кампании 1937–1939 гг. сопровождались своего рода мониторингом общественного мнения, докладные о настроениях населения из районов шли в Минск, из Минска в обобщенных сводках в Москву. Такие докладные были, как правило, ориентированы на выделение типичных и распространенных фактов и настроений в обществе, либо были призваны привлечь внимание высшего руководства к форс-мажорным обстоятельствам или явлениям аномального характера. Закономерно, в информации о событиях и настроениях населения объяснения и оценка носили односторонний, заданный сверху характер (все сводилось к враждебной деятельности кулаков, антисоветских, контрреволюционных сил), но сами сводки дают нам возможность услышать голос «маленьких людей», представляют панораму того, что происходило на локальном уровне и, что не менее интересно, как это понималось и интерпретировалось на этом уровне, какие стратегии задействовались в ответ [32] . Эти материалы хоть в некоторой степени позволяют нам «увидеть» и «услышать» тех самых крестьян. Также использовались интервью, воспоминания. К сожалению, документы архива КГБ Беларуси, личные дела всех фигурирующих в данной книге лиц совершенно недоступны.

32

В сборнике документов, составленном автором данной монографии «Улада і грамадства: БССР у 1929–1939» / Уклад. І. Раманава. Мінск: Логвінаў, 2019. – приведено большое количество именно таких документов.

Обилие сюжетов, к которым пришлось обратиться в ходе попыток разобраться с событиями очень короткого промежутка времени – 1937–1939 гг., – лишали меня возможности твердо придерживаться показавшегося мне вполне логичным здесь хронологического подхода. Тем не менее, структуру книги определяет именно временная последовательность проведения показательных судов в сельском хозяйстве, которая, однако, не соблюдается для других сюжетов, так как их изложение требовало собственной логики.

* * *

Эта книга начинается с истории о саботаже всех мероприятий советской власти в отдельных деревнях Лепельского района в 1936–1937 гг., о так называемых лепельских молчальниках-краснодраконовцах. Я несколько раз ездила туда: первый раз во время работы над съемками фильма «Лепельский бунт» для проекта ОНТ «Обратный отсчет» вместе со съемочной группой; второй раз – как руководитель экспедиции Белорусского архива устной истории [33] . Я благодарна организаторам экспедиции – Ирине Кашталян и Павлу Ситнику, а также всем ее участникам за самозабвенный поиск следов тех, кто мог нам что-то рассказать о событиях того времени – это было весьма непросто: мы обошли все деревни, которые фигурировали в архивных документах, однако людей, помнящих хоть что-либо, нашли единицы. Во-первых, на момент экспедиции со времени событий прошло почти 75 лет, а во-вторых, эта история была просто-напросто удалена из памяти: даже дети основных фигурантов того дела (у нас был список 1937 г.) нередко понятия не имели, за что тогда, в 1937 г., были арестованы их родители.

33

Беларускі архіў вуснай гісторыі (БАВГ) //html.