Клеймо сводного брата
Шрифт:
Кишки от ревности сводит.
И в глазах потемнело от ярости, которая все никак не могла стихнуть. Что накопилась за год. Она требовала незамедлительного выхода.
И я уже представляю, как перерезаю горло этому ублюдку, тащу ее за волосы в кровать и привязываю.
Задираю ноги за голову и начинаю трахать. Долго, мучительно долго. Раз за разом, пока сознание не потеряет.
Мысли вызвали мгновенный стояк, и я сжал его в кулаке, продолжая размышлять, что бы еще сделать с продажной куклой.
Ни
В своем вузе она больше не числится. Антон этот о ней давно не слышал.
Она просто исчезла, как будто была просто приведением. Но сейчас в моем сознании Соня реальная. Она стонет.
Она кричит:
— Герман, прекрати, мне больно!
Но я долблю, как машина, без перебоев, вбиваю ее в жесткий матрас и кусаю аппетитно подпрыгивающий сосок. Так же, как и моя рука на члене.
Все чаще и чаще, пока по спине не прокатывается горячая волна, пока дыхание не становится чаще, пока в своей голове я уже душу суку. Ору ей:
«Как ты могла! Как ты могла, тварь! Я же любил тебя! Я же все для тебя сделать был готов!».
И она уже синеет, а я уже почти кончаю и слышу во время оргазма:
«Я люблю тебя, Герман. Я очень тебя люблю».
Врала. Она просто врала мне. Умело так, казалось, искренне. Она просто такая же, как ее чертова мать.
Хамелеон, подстроившийся под ситуацию. Я прекрасно помню, как, появившись в доме, обхаживала меня эта красивая женщина.
Была уверена, что хорошее отношение ко мне увеличит ее шансы продержаться подольше с отцом. На его благосклонность. И я, идиот, ведь поверил, что она нормальная.
Но стоило отцу первый раз меня ударить, то и она резко ко мне охладела.
Только не Соня.
Она тогда принесла мне воды и сидела, пока я просто курил. Ничего не говорила, сидела и заражала собой. Запахом волос, нежностью кожи, блеском глаз. Я и балдел от этого.
И уже спустя месяц я понял, что хочу вот так с ней сидеть всегда. Можно молча. Можно, болтая ни о чем. Просто с ней. Не важно где.
Она залезла так глубоко, что вырвать ее можно, только лишив меня сердца. А потом началось другое.
Меня тянуло к ней со страшной силой. Она, вся такая невинная, сексуальная, заняла сны, мысли, дни. И я понял, что если так и будет продолжаться, то я не выдержу и трахну ее. Разрешение мне бы не потребовалось. Ведь ничего не стоило задрать ее короткую юбчонку, оттянуть ткань трусиков и загнать член по самые яйца, чтобы дергалась и верещала, кляла, на чем свет стоит, но стала наконец моей.
Она стала.
Нет, она моя до сих пор. Навечно.
И я ей напомню об этом. Найду, запру и буду трахать, пока не сдохнет. А потом убью и себя. Большего в жизни и не надо.
— Демидов! — слышу лязг металла, прячу член и сажусь на нарах. – На выход!
Странно.
Впрочем, поговорить с кем-то неплохо. Последнее время я стал чаще драться и меня запирают в одиночке.
Но это неплохо. Здесь можно дрочить, думая о Соне, пока пар из ушей не пойдет. Других занятий не было.
И не нарваться на какого-нибудь педика, который захочет тебя трахнуть. Собственно, из-за этого и драки.
Свою жопу я трогать не дам.
Меня проводят через все тюремные пенаты в кабинет, который предназначается как раз для встреч.
Тут железный стол. Два стула и, разумеется, камера. Руки скованны наручниками. Все по тюремному фен-шую.
Я кидаю быстрый взгляд на дверь, и голову начинает заполнять густая, как патока, фантазия, что сейчас на коленях, извиняясь, приползет ко мне Соня.
Достанет из моих штанов член и на зависть ублюдкам стражникам начнет мне сосать. Глубоко так, смачно, смотря на меня своими голубыми глазками, влажно причмокивая, так, что слюна потечет по ее подбородку и моим яйцам. После развернётся задом и на стол ляжет, раздвинув ноги в стороны.
Но фантазии не суждено сбыться. Стояк мигом пропадает, когда вижу своего бесплатного адвоката и, что странно, адвоката отца.
Вот тебе на.
— В чем дело? Старик вспомнил о порочном сынке? — поднимаю брови, пока один из них приветственно кивает и раскладывает бумаги.
— Добрый день, Герман. Как вы? — спрашивает этот мамин пиджачок Альберт Генрихович.
Усмехаюсь от его глупого вопроса.
— Я в тюрьме.
— М-да, — попытка улыбнуться сметена моим прищуром. – Ну ясно. Но у меня для вас хорошая новость!
— Валяй, — хорошо будет, если я здесь не сдохну, или если не сойду с ума.
— Ваше дело пересмотрено, — бьет он словами, как хлыстом. — Убийство признано самообороной. И срок становится условным.
Условка, серьезно? Что, бля?! Спустя год?
— А что… — в голове начинает шуметь. Неужели Соня? — А что произошло?
Не верю в происходящее, но кажется, мне наконец улыбнулась удача.
— Ну… — адвокат смотрит на камеру и наклоняется ко мне, говоря тише. — Дело в том, что на суд было оказано давление.
Интересно.
— Кем? — тут же загораюсь надеждой и уже призрачным чувством вины перед Соней.
Может не все ещё для нас потеряно?
— Медведевым Игнатом. Знаете такого? Он…
— Знаю, — падаю в бездну отчаянья. Мне бы радоваться, что выйду. Что Медведь не забыл про меня. Но страшно за Соню, потому что собираюсь ее найти. И спросить, а где она, тварь такая продажная, пропадала.
Глава 27.
— А что вы здесь делаете? – спрашиваю адвоката отца Гринько Валерия Максимовича.