Клеймо сводного брата
Шрифт:
— Ох, Герман.
— Какая ты влажненькая, Соня, — шепчет он ласково между лаской соска, и я тону в тембре его голоса, в запахе, что обволакивает меня со всех сторон.
Он и я – единое целое. Я уже чувствую его влажный кончик на своем бедре. Тяну руку к нему, обхватываю пальчиками, наслаждаюсь твердостью и гладкостью.
— Герман, я хочу тебя в себя.
— А уж как я хочу в тебя, — скалится он, чуть приподнимается на руке, разводит мои ноги в стороны и приставляет головку к пещерке. Поднимает одержимый взгляд и толкается
Резко и грубо. Но так правильно. Так по-настоящему. Вынося все мысли одним движением. Заставляя выгнуться и простонать:
— Люблю тебя! Люблю!
Глава 25.
А Герман смолчал. Но мне и не нужны были его слова. Поступки говорили больше. Много, много больше. Его глаза полыхали пламенем безумия, его губы были сжаты, его руки держали меня крепко. И я знала, знала, что именно этим выражается его ко мне любовь. Именно здесь скрыто таинство страсти, когда два человека наполнены до краев эмоциями, способными убить.
И я, умирая, наслаждаюсь каждым толчком, каждым движением внутри, резким трением, членом, растягивающим мое нутро, продавливая силой себе путь в рай. И он долбится в дверь рая, где ждет его острейшее наслаждение, где тело наполнится негой, сгорит в патоке сумасшествия, познает весь спектр удовольствия.
А пока я задыхалась в собственных эмоциях, Герман всё продолжал двигаться внутри. Медленно, словно давая к себе привыкнуть, тяжело дыша мне в шею, и из последних сил напрягая руки. Но они подкосились, и он просто навалился сверху, продолжая движения бёдрами, то подводящие меня к самому краю, то уносящие высоко в небеса чувственности.
Когда Герман заскользил быстрее, толчками срывая с губ хриплые крики, я поняла, что падение неизбежно.
И я падала и падала, чувствуя, как влажное влагалище тесными объятиями сжимает увитый венами член. Как тот каменеет внутри меня. Как твердеют мышцы на спине Германа под моими руками, а кожа покрывается испариной.
Толчок. Еще толчок. И так прекрасно ощущение приближающейся эйфории, которое внезапно, совершенно неожиданно меня накрывает как раз в тот момент, когда внутри лона разверзся вулкан, опаляя все горячей лавой.
Мы выли в унисон. Мы сжимали друг другу в объятиях, мы смотрели друг другу в глаза. И мне вдруг стало так страшно, что кто-то может это отнять.
Мне стало так тошно, что я больше не смогу ощутить в своих руках любимого. Обнять его. Поцеловать. И в страхе за зыбкое будущее я сама его поцеловала. Вкладывала в поцелуй всю свою любовь, всю свою благодарность за спасение, за то, что он вот такой у меня есть. Пусть не идеальный, но самый родной.
Какой же я была дурочкой, что не поняла этого раньше.
И позже, гораздо позже, когда Герман ел мою сожженную яичницу, а я ласкала пальчиками ног его голень, думала, что не может быть на свете счастья больше.
— Вкусно? – игриво спросила я.
— Сейчас я
— Но ты говорил, что голодный?
— Я говорил немного о другом, но поесть не отказался. Потому что мне нужны силы, чтобы наказать тебя
— Наказать, — удивленно вскинула я брови, пока он приблизился ко мне и вклинился между ног, смотря сверху, как настоящий пещерный человек. Вот, вот и схватит за волосы. – Но в чем же я провинилась, мой Герман.
С этими словами я развязала его халат и облизала губы, обнажая перед собой его твердое желание. Я, даже не думая, обхватила его пальчиками и начала растирать влагу на головке. Он снова был чистым, пах гелем для душа, с которым я его тщательно мыла. И поддергивался, словно от нетерпения попасть мне в рот. Но у Германа было на уме кое-что другое.
— Ты же так и не оборвала отношения с тем придурком? — скалится он, словно знал, что я сама напрошусь на наказание. И внизу живота уже начиналась настоящая буря, плеснувшая влагу между ног, когда я начала фантазировать, как он меня будет наказывать. Но меньше всего я ожидала, что он скажет.
— Развернись, я хочу твою попку.
Я испугалась. К такому сексу я не готова, но и ослушаться не могу. Жду, пока он даст мне встать, облизнув пересохшие губы, разворачиваюсь спиной.
— Колено на стул, — хорошо хоть мягкий. – И прогнись.
— Это будет больно?
— Это твое наказание, разве ты не хотела его? — шипит Герман, отдернув мой халат, и шлепает меня по половинке ягодицы. Я вскрикиваю и ощущаю на лепесточках пальцы. Сразу два. Они гладят. Елозят. Ласкают, так нежно, что меня начинает опьянять нежность движений, пока вдруг большой палец на ложится на кнопочку ануса.
— Герман…
— Расслабься, я еще ничего не сделал. Но сделаю… — шепнул он и вдруг укусил за попу. Тут же зализал место укуса и тихонько рассмеялся. – Мне нравится твой страх. Он смешан с возбуждением. А это дает свой особый шарм.
— Прекрати, пожалуйста, — улыбнулась я и посмотрела на него из-за плеча. Весь страх тут же прошел, потому что человек, который смотрит так, не может сделать больно.
И я прикрыла глаза, полностью отдалась в его власть и постаралась довериться, когда очень влажный большой палец проник в меня и начал растягивать.
Именно в тот момент, когда средний и указательный растирали клитор. Сначала медленно. Затем все быстрее, пока я перестала думать о боли в анусе и потерялась в очередном, сильнейшем оргазме. Пока тело стало единым инструментом, на котором играл лучший музыкант. Лучший исполнитель. Он создавал симфонию пошлых, смачных звуков, шлепков и моих хриплых стонов. А кульминация прошла настолько гладко, что, когда член оказался внутри, я только подивилась, что смогла принять в себя такой размер.