Кликун-Камень
Шрифт:
«Мы вот завтра организационное совещание проведем… Уже приехали товарищи из районов. Обсудим итоги Циммервальдской и Кинтальской конференций. Изберем временный комитет по подготовке нашей местной конференции… Зима ли, осень ли, у нас все идет своим чередом! Трудно, но зато нам все ясно. Мы свою линию знаем!»
Ничто не напоминало так Фоминку, как зима: заносы, хруст снега под ногами, мороз — дыхание захватывает, ряженые, тройки на масленой. «А что, если и сейчас? Дать всем отдохнуть хоть час… снять напряжение, а?
Малышев посмеялся над собой: осталось еще в нем ребячество, еще может вести разговор с зимой, как когда-то вел его с давно умершей Надеждой Половцевой, мечтать.
Встречные оглядывались на него с улыбкой. Вот и Вычугов широко улыбнулся ему.
— Слушай, друг Костя, организуй для нас завтра, под Новый год, пары три лошадей!..
— Для чего, Иван Михайлович? Не масленая ведь…
— Выедем к Деду Морозу. Новый год встретим…
Простое русское лицо Кости вспыхнуло от готовности помочь.
— Будет сделано, Иван Михайлович. Только, чур, я на одну пару — вместо кучера.
— Идет. Лошади чтобы — огонь, кошевки ковровы…
Подмигнув друг другу, «заговорщики» разошлись.
…Как раздобыл лошадей Костя, Малышев так и не узнал. Но лошади были и купеческие, и ямщицкие.
…Бубенчики на лошадях весело звенели. Одна пара за другой мчались по блестящей дороге.
Морозная ночь сияла, зажигалась звездами. Вокруг полного месяца кружилась пелена.
Иван ехал в первой кошеве.
Наташа ехала в последней. Сама правила.
Приникнуть бы сейчас к нему и молчать под серебряный звон бубенчиков, под быстрый скрип полозьев. Ехать и ехать, глядеть на звездное небо, на звездный снег.
Ели нахлобучили белые шапки, опустили отяжелевшие под снегом лапы, стояли завороженные. На фоне снегов видно, как из первой кошевы вывалился человек, прыгнул на лету во вторую, через какое-то время — в третью. Уши от шапки болтались, пальто распахнуто.
«Что они за игру затеяли?» — Наташа подалась вперед, ждала.
Снова из кошевы выскочил человек в распахнутом пальто.
«Да ведь это Ванюша!» — Наташе стало вдруг жарко. Скинув тулуп, она вытянула шею, чтобы не пропустить ни одного движения того, кто прыгал впереди из кошевы в кошеву.
«Это ведь он меня разыскивает», — догадалась Наташа. Радость залила ее. Хотелось закричать: «Я здесь!» или выпрыгнуть из кошевы и бежать навстречу и кричать: «Я с тобой, милый!»
Лес был так хорош, что хотелось ехать в самую его нескончаемую ледяную глубину. Вдвоем.
«Вот сейчас Ванюша запрыгнет в мою кошеву, скажет: «Где ты здесь у меня?» Завернет в свой тулуп, и мы помчимся в блестящую сугробную сосновую ночь!»
Иван вскочил в ее кошеву, как она хотела. Закутал ее в тулуп,
— Ну-ка, где ты у меня?
От него несло морозом, свежестью.
И он сказал еще:
— Ты знаешь, мы сейчас обо всем договорились окончательно: конференцию проводим пятнадцатого января семнадцатого года! Семнадцатый! Что-то он нам принесет! Ах, Натаха, очень важная то будет конференция! Наконец создадим мы областной партийный комитет.
Наташа покорно вздохнула.
Скрипели полозья. Звенели бубенчики. Лес сверкал и манил, манил.
…До конференции всего сутки. Двадцать четыре часа. В сотый раз Малышев с товарищами пересмотрели вопросы повестки. Он чувствовал особый прилив сил и был уверен, что с ними ничего дурного не случится. Им не хотелось расставаться. Возбужденно размахивал руками Лепа и говорил:
— А мы тебя, Иван, домой проводим. Может, еще что не предусмотрели, надо обдумать.
Вот он всегда так, хороший Лепа: всегда нужно ему тысячу раз все пересмотреть, предупредить события. Иван подумал: «А это черта отменная. Мне обязательно надо ее усвоить…»
Катя Кочкина шла рядом с Мокеевым и чему-то тихонько смеялась.
Ливадных обернулся к Ивану:
— Хороша у тебя квартира… Флигелек в глубине двора. Удобно…
— Тс-с…
«Да, легче из моей квартиры уходить».
Наташа встретила их с бледной улыбкой, молча указала вокруг. Квартира была перевернута, вспорот матрац, пучками валялось мочало. Книг на окне не было.
— Шарили? А ты вперед не пускай их… стань у дверей и помелом, — рассмеялся Иван.
Из-за ширмы, отделяющей кухонку, вышли двое полицейских.
— Ах, вот в чем дело! — воскликнул Малышев.
Его спокойствие привело Наташу в себя. Она спешно начала собирать вещи Ивана — смену белья, полотенце, носки — в вещевой мешок. Он ловил ее взгляд, чтобы узнать, спасен ли шрифт. Она поняла, бросилась к квашне, которая закисала на плите, помешала мутовкой, выразительно глядя на мужа. Ему стало весело.
«Успела, спрятала шрифт в тесто… Умница…» Вслух он сказал спокойно:
— Бритву не укладывай. Бритву отберут: как бы Малышев себе глотку не перерезал.
— Не разговаривать! — прикрикнул один из жандармов.
Иван добавил, улыбаясь:
— Положи Евангелие… — и жандармы успокоились.
Наташа тоже чуть заметно улыбнулась: знали бы эти ищейки, какое это Евангелие: вперемежку с главами Евангелия в книгу вплетены страницы из Ленина.
— До свидания, «незаконная».
Товарищи топтались на месте. Мрачковский Сергей все подвигался к выходу. Но около двери стал полицейский, широко расставя ноги.
В длинном зимнем пальто — на карауле воротника и на шапке не растаял еще снег — Иван казался Наташе таким худым и бледным, что она всхлипнула. Он строго посмотрел на нее.