Клиническое взаимодействие: Теоретические и практические аспекты концепции мотивационных систем

Лихтенберг Джозеф

Гринсон (Greenson, 1967) попытался связать между собой многие из этих тенденций в важной работе по технике, иллюстрированной богатым клиническим материалом. Гринсон, приведя пример эмпатического способа восприятия, продемонстрировал, как аналитик, встав на позицию пациента, может использовать свою эмпатическую способность для понимания его внутренних переживаний, мотивов и ассоциаций (см. Lichtenberg, 1981). На фоне других работ того времени книга Гринсона выделяется самым богатым представлением клинического материала. В большинстве других сочинений, относящихся к этому периоду, техника описывается с помощью фрагментов клинических случаев: в некоторых из них – чтобы схематически изобразить интерпретацию конфликта в рамках классического направления (Arlow, Brenner, 1964; Brenner, 1976), а в других – чтобы обсудить специфические аспекты взаимодействия между людьми (Poland, 1984). Еще одним направлением работ аналитиков в этот период являлась разработка технических модификаций, которые должны были облегчить терапию пациентов с серьезной патологией характера, такой, как пограничные нарушения личности (Kernberg, 1975, 1976) и доэдиповы расстройства (Mahler, 1968; Mahler, Pine, Bergman, 1975).

Новая эпоха в развитии технических принципов, на

которых основываются положения, разрабатываемые нами, точнее сказать, работа, с помощью которой мы возводим основную часть нашего теоретического фундамента, началась с призыва Кохута (Kohut, 1971) к переосмыслению всего подхода к грандиозности, крушению иллюзий и отчуждению, персонифицированных в нарциссических нарушениях личности. В наших предыдущих публикациях (Lichtenberg, 1989; Lichtenberg, Lachmann, Fosshage, 1992) мы выразили свою признательность Кохуту и другим теоретикам психологии самости, а также исследователям детского развития, работающим в русле теории, в которой самость рассматривается как центр жизненного опыта и мотивации человека (Stern, 1985; Lachmann, Beebe, 1989, 1992). Мы также включаем в нашу теорию и клиническую практику теорию интерсубъективности (Atwood, Stolorow, 1984; Stolorow, Atwood, 1992). Если говорить о других работах по технике, мы признаем немалое сходство нашей позиции с теорией социального конструктивизма (Hoffman, 1983; Gill, 1982, 1991), а также с подходами Вейса и Сэмпсона (Weiss, Sampson, 1986), Джекобса (Jacobs, 1991), Дорпата и Миллера (Dorpat, Miller, 1992). Гораздо больше, как нам кажется, наши воззрения отличаются от теорий, где акцент делается на конфликтах (Brenner, 1976), интерпретации защит (Gray, 1973), агрессивном влечении и проективной идентификации (Ogden, 1982). И в подходах, которые мы считаем сходными, и в подходах, которые мы считаем противоположными, мы обнаруживаем тенденцию к признанию важнейшей роли эмоций и актуального взаимодействия аналитика и пациента. Хотя мы разрабатывали свои методические принципы самостоятельно, мы считаем, что частично они совпадают с моделями и стратегиями, описанными Петерфройндом (Peterfreund, 1983).

Формой представления разработанных нами принципов является описание отдельного случая. Таким образом, данная книга относится к небольшой группе книг, посвященных анализу «случаев». В 1978 году пионеры психологии самости ответили на просьбу привести клинические иллюстрации применения теории Кохута. В появившейся в результате этого книге (Goldberg, 1978) во всех шести разбираемых случаях акцент при интерпретации делается на периодической недоступности объекта самости, то есть объекта, который является тем, чем становится аналитик при самостно-объектном переносе… Всякий раз, когда функция аналитика как объекта самости воспринимается как недоступная, возникают дисбаланс и незначительная травматическая гиперстимуляция. Однако правильная интерпретация нивелирует такие травматические эпизоды [p. 9].

Поэтому в центре внимания нашей книги оказалась интерпретация субъективной недоступности объекта самости вследствие его физического отсутствия или недостаточной эмпатии, которая нужна пациенту, чтобы сохранить или восстановить связность самости. Эти интерпретации включали в себя «реконструкцию и добавление генетического контекста, который предшествовал ныне действующим динамическим силам» (p. 448). Мы полагаем, что, представив и обсудив наш случай, мы сумеем подтвердить основные результаты, изложенные в 1978 году в книге под редакцией Голдберга, несмотря на расширение нами диапазона интерпретации. Полученный в промежутке между появлением этих двух книг опыт показал, что пациенты имеют потребности не только в зеркальном отражении, близнецовом переносе и идеализирующих переживаниях (Wolf, 1988). Мы имеем дело с широким спектром потребностей и паттернов, относящихся к пяти мотивационным системам. Кроме того, очевидные изменения, которые вносят авторы книги (в относительно ограниченном репертуаре описываемых интерпретаций), привели их к ложному оптимизму по поводу терапевтической эффективности их интерпретаций. Последующий клинический опыт показал, что интерпретация (или взаимное расширяющееся понимание) должна охватывать не только последствия дефицитов прошлого и реакции, стимулирующие развитие в настоящем, но и пагубные последствия повторяющихся противоречивых паттернов (см. главу 6). Мы полагаем, что изучение более широкого спектра мотивации, в сочетании с выявлением повторяющихся противоречивых паттернов бессознательно организованных реакций, расширяет терапевтические возможности нашего подхода.

Приведенная Девальдом (Dewald, 1972) иллюстрация случая содержит детальный стенографический отчет и комментарии аналитика. Девальд предоставляет читателю уникальную возможность – это является также и нашим намерением – непосредственно пережить взаимодействие между аналитиком и пациентом. Две книги – наша и Девальда – позволяют провести интересное сравнение. Оба пациента – женщины, оба аналитика – мужчины, и оба пациента оказались жертвами сексуального совращения в детском возрасте. Проведенный Девальдом анализ пациентки был завершен за необычайно короткое время (за два года), тогда как анализ, о котором рассказываем мы, проводился более девяти лет. В обоих сообщениях темы повторяются снова и снова, иллюстрируя переработку и постоянное добавление новых моментов, что является характерным для успешно продвигающегося анализа. Главное различие заключается в целях, которые ставили авторы. Случай Девальда представлен, «чтобы показать первичные данные, иллюстрирующие феноменологию функционирования психики» (p. 7), и ответить критикам, ставящим под сомнение статус психоанализа как эффективного научного метода. Девальд стремится проиллюстрировать успешное применение метода, придерживаясь линии, очерченной Фрейдом в его сочинениях, и структурной гипотезы. Правильность этого метода принимается и нигде не оспаривается, однако Девальд расценивает его как «идеальный в отношении лишь небольшого числа психиатрических больных» (p. 633). И наоборот, в нашей книге предполагается, что существует гораздо более широкий спектр пациентов, к которым применимы методы психоанализа или исследовательской психотерапии. Прежде чем проиллюстрировать методы, вытекающие либо из структурной гипотезы либо из психологии самости, мы предлагаем вниманию новую концептуализацию технических принципов и теорию мотивации. Дорпат и Миллер отмечали, что Девальд придавал

небольшое значение «реалиям своего взаимодействия с пациентом» (Dorpat, Miller, 1992, p. 37). Это противоположно тому вниманию, которое мы уделяли в первую очередь реакциям пациента на все, что говорит и делает аналитик, и лишь во вторую очередь фантазиям (искажениям), которые вызывали вмешательства аналитика. В обеих книгах случай представлен в виде записи двух активно работающих аналитиков. Девальд использует свой отчет, чтобы показать, как он применяет на практике Эго-психологию, и в конце добавляет краткое, но прекрасно систематизированное обсуждение случая. В нашей книге рассматривается ряд вопросов, связанных с применением теории мотивационных систем и методических принципов к таким проблемам, как аффекты, перенос, интерпретация сновидений, сексуальное совращение и способы терапевтического воздействия.

Мы также считаем, что материал описанного нами случая и комментарии к нему предоставляют важные данные для клинического исследования. Полезность дословной записи материала, иногда даже лишь одного сеанса, как в случаях Сильвермана (Silverman, 1987) и Фосседжа (Fosshage, 1990), подтверждается постоянным возвращением к анализу подобного материала в литературе. Помимо концептуальных обсуждений небольших фрагментов дословно записанного материала, за двадцать лет, разделяющих книгу Девальда и нашу, появилось множество исследований, относящихся скорее к формальной стороне вопроса (Luborsky, 1976; Bucci, 1985, 1992; Weiss, Sampson, 1986; Dahl, K"achele, Thom"a, 1988; Luborsky, Crits-Christoph, 1989; Weiss, 1993). Мы полагаем, что наша книга, хотя она и адресована прежде всего тем, кто занимается исследовательской терапией, отвечает также потребности в данных, способных помочь критически оценить нашу сферу деятельности (Edelson, 1984).

В этой книге мы представляем свой взгляд на методы управления клиническим взаимодействием. Наша позиция иллюстрируется рассказом о ходе анализа и комментариями об удачных и неудачных действиях аналитика. Мы разрабатывали наш метод в контексте наших предыдущих публикаций. В работе «Самость и мотивационные системы» были рассмотрены основные психоаналитические концепции с точки зрения пяти мотивационных систем. Эти системы самостоятельно организуются и стабилизируются в ответ на врожденные потребности младенца и паттерны реагирования, которые объединяются с приобретенными в процессе научения реакциями на действия лиц, выполняющих родительскую функцию. Мы учитывали фундаментальные потребности человека в психической регуляции физиологических функций, в привязанности и позитивных эмоциональных контактах, в самоутверждении и исследовании, в чувственном удовольствии и сексуальном возбуждении, а также потребность в аверсивных реакциях в форме эмоционального ухода в себя или враждебности. Мы описали чувство самости, развивающейся в качестве центра возникновения, организации и интеграции мотивов и переживаний. Чувство самости может развиваться и консолидироваться только при наличии у воспитателей способности к эмпатическому реагированию.

Выводы, вытекающие из нашего подхода, позволили нам дать новую трактовку бессознательных психических процессов, разграничить фундаментальные бессознательные процессы и более знакомые процессы бессознательного символического мышления. Мы по-новому определили топографическое предсознательное как путь к осознанию, по которому текут мысли и чувства, когда возникает более прочное ощущение безопасности. Вместо традиционной для психоаналитической терапии фокусировки на интерпретации и устранении бессознательных защит мы прежде всего стали рассматривать организованные реакции на негативные переживания и эмоции. Мы предложили альтернативную теорию конфликта, основанную на представлениях о диалектическом напряжении, существующем между разными системами и внутри них самих, и иерархической перестройке этих систем, которая происходит в процессе преобразований на каждой стадии развития. Мы поставили под сомнение статическое представление об основанных на искажении переносах, которые «накладываются» на реальных людей или отношения, и предложили взамен более гибкие конструкции. На эти новые конструкции влияют как ожидания, вытекающие из предшествующего жизненного опыта, так и актуальные интерсубъективные факторы. Нами было описано совместное конструирование аналитиком и анализандом модельных сцен. Мы предположили, что весь клинический опыт можно рассмотреть с трех частично перекрывающихся позиций: интрапсихической, интрасубъективной и с точки зрения аффективно-когнитивного состояния.

В то время, когда мы начали заниматься психоанализом, на теоретическом и терапевтическом ландшафте доминировала Эго-психология. Важнейшие методические принципы основывались на обсуждении Айсслером параметров (Eissler, 1953), рекомендациях Криса, касающихся проведения терапевтического сеанса (Kris, 1956), и представлениях Гринсона (Greenson, 1967) о важности терапевтического альянса. Бурно обсуждалось расширение сферы деятельности психоанализа. Полная эмоциональная сдержанность, которая в соответствии с предложенной Гловером кодификацией метода (Glover, 1931), является одной из характеристик классического психоанализа, была поставлена под сомнение аналитиками, работающими в рамках классической американской традиции (Stone, 1961; Greenson, 1967), и такими критиками, как, например, Джордж Клейн (Klein, 1970).

Оглядываясь назад, мы можем применить следующие слова Роберта Кеннеди для характеристики эволюции психоаналитической техники: «Некоторые люди смотрят на вещи, как они есть, и спрашивают: почему? Я мечтаю о вещах, которых никогда не было, и спрашиваю: почему не?» В прошлом, когда аналитики спрашивали «почему?» – например, почему мы используем кушетку, или встречаемся с пациентами четыре или пять раз в неделю, или не отвечаем на вопросы, – ответы вытекали из теории воздержания, нейтральности и оптимальной фрустрации. Когда аналитики стали спрашивать «почему не» – например, почему не быть более эмоционально отзывчивыми, или информативными, или гибкими при составлении расписания встреч, – это послужило началом коренных изменений аналитической атмосферы. Властность сменилась эмоциональной отзывчивостью. Можно было отвечать на вопросы, плата могла быть изменена, подарок пациента мог быть принят без каких-либо подозрений в том, что за этим стоит какая-то скрытая патология. Однако вопрос «почему не?» может легко привести ко всякого рода техническим неудачам, когда усилия противостоять стереотипу безмолвного, неотзывчивого аналитика выливаются в продиктованные контрпереносом откровения и самораскрытие без каких-либо разумных логических обоснований.