Клиника «Амнезия»

Скадамор Джеймс

Матери дома не было, она отправилась играть в теннис, поэтому пришлось высказывать протест отцу. Я тяжело вздохнул и в мелодраматическом жесте вскинул руки. Заниматься подобными вещами в присутствии отца я ужасно не люблю – даже на искренние вспышки моего дурного настроения он реагирует хуже, чем мать. Тем не менее я решил довести до его сведения факт моего несогласия.

– Послушай, – сказал отец. – Если тебе действительно не хочется уезжать отсюда, мы обсудим это позднее, ближе к отъезду. Но, как мне кажется, ты сам пока еще не решил, что для тебя будет лучше.

Я поднял бровь в надежде, что эта гримаса удачно передает

мое скептическое презрение.

– Ну давай, дружище. Сегодня прекрасный день, ты можешь заполнить все эти бумажки прямо сейчас, на балконе. А я пока приготовлю что-нибудь перекусить.

Я направился из комнаты, понуро опустив плечи. Я старался двигаться как можно более медленно, словно едва волочил ноги, и даже на всякий случай изобразил учащенное дыхание, предшествующее приступу астмы.

– Послушай, – произнес отец, – у меня есть мысль. Если ты действительно вознамерился убедить нас, что не желаешь ехать в Англию, то мог бы… ну… провалить эти испытания, не справиться с ними.

Я остановился и обернулся.

– Разумеется, я тебе ничего такого не предлагал. Подозреваю, они лишь потому прислали эти тесты, чтобы убедиться, что берут на учебу нормального парня, а не какого-то недоумка, который за два года растерял все свои мозги, просиживая штаны в международной школе. – Затем отец заговорщически понизил голос: – Тебе достаточно лишь изобразить из себя такого придурка.

Я улыбнулся, облегченно вздохнул, открыл балконную дверь и сел за выставленный на балкон столик.

– У тебя есть цветной карандаш? – спросил я.

– Мне кажется, они воспримут ответы, написанные цветным карандашом, как издевательство.

Я принялся разглядывать город. Быстрой молнией вниз нырнула ласточка, устремившись в гнездо, прилепленное к карнизу какого-то стоящего ниже дома. Вдали виднелась панорама Кито, беспорядочно теснившего у подножия гор и на склонах величественных вулканов. Прежде чем отправиться на поиски карандаша, отец положил на стол какую-то брошюру. Я открыл ее – интересно все-таки, куда тебя отправляют. Одетые в твидовые пиджаки мальчишки с жиденькими волосами за бильярдным столом; небритый тип с огромным родимым пятном и в невероятных защитных очках таращится на пламя бунзеновской горелки. Какой-то близорукий, жалкого вида паренек трусит по грязной спортивной площадке с мячом для игры в регби в руках на фоне редких деревьев с облетевшей листвой. Я снова посмотрел на город. Солнечный свет воспламенил вершины Котопахи, отражаясь живым золотом от застекленной двери нашего балкона. Яслегка откашлялся, налил себе кофе из стоявшего на столе кофейника. Когда отец вернулся из кухни, я в последний раз попытался воззвать к его великодушию, однако встретил стойкое непонимание. Помнится, в кульминационный момент моей ламентации я воскликнул:

– Значит, будем считать, что у меня нет отца!

Это слова Люка Скайуокера, произнесенные им в тот момент, когда Дарт Вейдер отказался признать Темную Сторону. Ответ отца был одновременно и предсказуемым, и резонным:

– Довольно разыгрывать мелодраму!

Занеся ручку над листом бумаги, дыша разряженным высокогорным воздухом, сдобренным сладковатым смогом, я вновь посмотрел на далекий город, на возвышающиеся над ним вершины вулканов и вспомнил о Хуаните. Вот у кого никогда не возникало таких проблем, как у меня.

Отец, разумеется, был прав.

Мне ничего не стоило смухлевать с ответами, выставив себя полным недоумком, и еще на какое-то время остаться в этом удивительном городе. Но он слишком хорошо меня изучил и потому знал, что я вряд ли клюну на его удочку. Я, конечно, мог бы сказать, что в ту пору так переживал за Фабиана, что не думал ни о чем другом, и потому задачей номер один для меня было разделаться с тестами. Однако сказать так – значит покривить душой. В конце концов гордость взяла верх, и к тому времени, как я закончил первый тест, стало ясно, что я сознательно лишаю себя Эквадора. Было в этом – сегодня, обладая благоприятной возможностью бросить взгляд в прошлое и гораздо лучше зная самого себя, я могу с легкостью в этом признаться – некое мазохистское удовольствие от собственноручно подписанной экстрадиции, предполагавшей мучительное расставание с этой замечательной страной и городом, который лежал в те мгновения передо мной. Я намеренно выдворял себя из страны, где обитают гигантские черепахи, где находят Ледяных принцесс, и винить в этом мне следовало только самого себя.

Увы, проблема Фабиана начала заново всплывать в моем сознании прежде, чем я до конца заполнил тесты. Нужно было каким-то образом снова завоевать его доверие, особенно если учесть, что мне, судя по всему, оставалось провести в Эквадоре считанные недели. Однако независимо от того, как много я размышлял об этом, любой мысленный поступок вновь возвращал меня к словам Мигеля де Toppe и к смутному, расплывчатому образу Суареса в последние выходные. Иногда это не так уж мучительно – позволить людям верить в то, что им по душе. В конце концов, реальная жизнь подчас приносит одни лишь разочарования.

Наконец тесты были положены в конверты и приготовлены к отправке по почте, а мы с отцом, устроившись на балконе, принялись за еду – отваренную в соленой воде кукурузу – и нашу с ним излюбленную игру. Состояла она в следующем: мы молча ожидали, когда в городе раздастся какой-нибудь громкий звук, после чего по очереди пытались угадать, что это такое.

– Это был таксист. Он резко затормозил, потому что пассажир отказался платить за поездку. После чего грохнул выстрел. Таксист отплатил скупердяю, воспользовавшись пистолетом с серебряной насечкой, который он на всякий случай носит привязанным к лодыжке, – заявил отец.

– Чушь, – возразил я. – Это не пронзительный визг тормозов, это кондор. Он улетел этим утром из городского зоопарка в надежде вернуться назад горы к своему родовому гнезду. Хлопок, который ты слышал, – выстрел стрелы с транквилизатором, который выпустил смотритель кондора Пепе. Пепе боится, что его погонят с работы, потому что он и так уже упустил двух кондоров.

– Так поймал Пепе этого кондора? – поинтересовался отец, вытирая салфеткой подбородок.

– Нет, кондор улетел.

– Замечательно. Просто замечательно.

– Пепе, сам того не подозревая, позволил ему улететь, потому что верит, что в прошлой жизни был кондором.

– Пепе дурак.

Мы на какое-то время замолчали, вслушиваясь в ту разновидность белого шума, который издает большой город: размеренное, монотонное дыхание уличного движения, время от времени прерываемое сдавленными, как будто доносящимися из-под толщи воды звуками автомобильных клаксонов.

Я первым нарушил молчание: