Клинком и словом

Фрайт Александр

– Ратому бы еще отправить, – заторопилась со словами старуха. – Кому, как не старшине гончих, идти по их следу? Хватка у него, как у волка матерого. Если во что вцепится, так, пока не загрызет, не остановится.

– Выполняй! – прикрикнула янгала.

– Сказано и приговорено, – опомнилась Гожа, страстно желающая вырвать себе беспокойный язык.

Через десяток ударов сердца, когда она, напрягаясь спиной и пятясь, толкнула задом дверь и переступила порог, изгибаясь в поклонах, Дарьяна Анлор снова стала прежней. Сдержанно-веселой, прекрасной навкой, воспеваемой в стихах. Она поднялась и нетерпеливо тряхнула зовный колокольчик, приказав слуге немедленно вызвать старшего навьих гончих Ратому, который был уже достаточно седым, чтобы выполнять самые тайные поручения янгалы. Она никогда не использовала свою стражу для секретных поручений: была уверена, что тот, кто прослыл настоящим воином, не сможет

стать изощренным убийцей. И когда сквозняком из открывшейся двери шевельнуло пряди волос у висков, Дарьяна, рассматривающая выдвинувшийся на окраину Предела усиленный дозор в помощь Тешину, не обернулась, так и вглядывалась в дорогу к Пограничью, пока фигурки верховых не превратились в едва различимые точки и не растворились в тени башни Риоган. Она бросила взгляд на ее стены и на нижнюю галерею со скульптурами у входа. Даже отсюда можно было рассмотреть отдельные швы в ее кладке, и даже с такого расстояния было видно, что и самый маленький из камней не пройдет ни в одни ворота Анлора. Титаническая постройка своими несокрушимыми стенами неожиданно предстала в мыслях янгалы не тем, чем была тысячелетиями на памяти навьев. Не крепостью непреступной показалась, а темницей девичьей, которая без Ожерелья Невесты не приданым ее земли умножила – обузой на шее повисла. Потом она прищурилась, нашла взглядом между далекими холмами переправу, ожидала, когда точки появятся перед рекой, сосредоточенно размышляла, не обращая внимания на замершего у дверей Ратому. Затем стала перебирать в памяти слова его соглядатаев, что докладывали о старшине дальних дозоров Плиссы. Терзалась, а вдруг пожар, который по настоятельной просьбе Эолаты сама же и раздула из крохотной искры, дай ему срок разгореться как следует, не остановится на границе Предела, обнимет пожаром Плиссу, Анлор, а затем и Невриду. И вся эта мерзость, вызванная чародейством, не сможет закончиться так просто, впитаться в землю и просохнуть, как капли дождя на нагретых камнях. Вот не сестричек из Плиссы впихнуть бы в мешок, а Эолату вместе с ее братцем Элгором в него затолкать, да поглубже в бездонную трясину, чтоб и костей для костра не сыскал никто. Поздно спохватилась. Упустила время Архенару отказать, а теперь бы саму в бочку не законопатили и не поставили у ворот Анлора, чтобы каждый входящий плевал на нее. Сидела же Керана тихо под рукой Озары, а теперь и сама старая иларис взбрыкнуть может. Ей воинов Плиссы через Пограничье бросить, что собаке за костью кинуться. Уж не новую ли войну развязать пожелает? А, может, захочет заключить кровавый договор со слепой Велжей? А она сама? Смогла бы говорить с обитателями Ронара без дрожи? А с Кераной? Сладит ли на мечах с желтоглазой, несмотря на приобретенное мастерство фехтования у Терса? Или ноги придется уносить? Впрочем, нет. Уносить ноги Терс не учил ее никогда.

Крохотные точки достигли реки. Дарьяна глубоко вдохнула, все-таки определившись с последовательностью своих действий. Потерла пальцем переносицу. Камни над ресницами столкнулись, застучали так же часто, как и ее сердце. Ратома, переминавшийся с ноги на ногу у двери, кашлянул.

– Для начала я хочу голову Кераны, – твердо сказала она. – Или ее саму, живую или мертвую.

Старшина гончих сделал несколько шагов вперед, небрежно мотнул подбородком на спину янгалы, не утруждая толстую шею поклоном,

– Мертвую, – бесстрастно уточнил он. – Живую притащить не получится.

Дарьяна задумалась. Вряд ли Войдан остановится на полпути, если проберется в Анлор следом за желтоглазой, а в том, что он проскользнет мимо ее стражи она не сомневалась. В другом сомневалась: что она сама может бросить на чашу весов, чтобы восстановить равновесие, если та качнется не в ту сторону? Свою красоту, ум и положение? Так и у дочерей Озары этого с лихвой хватает, особенно у Нисары. Ходил одно время слух, что они обе к Элгору нежные чувства питают. Так сама же только от него два дня назад уехала, а он и словом не обмолвился, хоть и выросли, считай, вместе в волчьем логове Архенара, как сестра с братом. Значит, Керану надо схватить раньше, чем ее найдет Войдан. Или, в крайнем случае, поскорее прикончить.

– Пусть мертвую, – вымученно согласилась она.

– Что янгала предложит взамен?

– А если ты не принесешь ее?

– И такое может случиться, – он ответил со смешком, нервно сглотнув слюну. – В противном случае придется назначить на мое место другого.

«Мерзок Ратома, но кто б еще смог так раскинуть сети доносчиков, лазутчиков и убийц по всей Невриде и за ее пределами? – тоскливо подумала она. – Предложи она подобную службу даже простому воину – отказ получит презрительный, даром что янгала. Отчего же тогда она держит себя с ним так, словно торгуется с купцом за последнюю куну?». Сдвинулись вместе тонкие брови. Разгорелась

ледяная синева в глазах. Приподнялись от гнева плечи, лязгнуло железо в голосе, чуть напряглась белая шея, и старшина упал на колени, посерев лицом.

– Я ослышалась?

– Да, янгала. Я принесу ее, – едва слышно прошептал он, и этот шепот показался ему самому громче самого громкого вопля.

Махота сгреб в жменю рубаху на груди хмельного еще с ночи Бахаря, встряхивал так, что тот, мотаясь головой во все стороны и выстукивая подбородком о могучий кулак, мог только мычать. Не добившись ни одного внятного слова, стражник злобно ткнул вторым кулаком в слюнявый рот мужика и швырнул обмякшее тело обратно в канаву. Старший Южной башни Стохода и сам исходил пеной от ярости. Ему едва удалось уговорить корта отпустить его на несколько часов из караула. Не найдя этой ненавистной девки, он обшарил все соседствующие с ее домиком хаты и, раздав парочку зуботычин не в меру любопытным обитателям слободки, помчался к постоялому двору, а тут такое. Стражник окинул задумчивым взглядом кривобокие домишки, теснившиеся вокруг, сжал кулаки и решительно свернул в ближайший переулок. Подумал, что не могла же Лагода бесследно исчезнуть, когда вокруг столько глаз таращится сквозь щели в заборах. Хоть один да должен был ее увидеть. Ему оставалось только найти обладателя этого глаза. Быстро найти, пока корт не спросит у караульных: вернулся ли старший в башню? А корт, пес такой, обязательно спросит. Чует, что сарт Некрас скоро его сменит, может, и старшего Южной башни вместо него поставит. А совета Некрас ни у кого никогда не спрашивает.

И сейчас он торопливо шел по узкой улочке, оскальзываясь в раскисшей глине и придерживая меч, чтобы не гремел ножнами о железо наколенника, бросал из-под сведенных вместе бровей на искаженном злобой лице подозрительные взгляды по сторонам. Ломиться во все подряд двери не стал – только время зря потеряешь. Делал вид, что направляется по делам службы, а сам тщательно высматривал хоть малейшее движение во дворах, чтобы коршуном кинуться за забор и услышать любое слово о девке. Остановился на очередном перекрестке перед широкой лужей, прикидывая куда свернуть, и услышал возбужденные голоса. Рванулся, но сдержал нетерпение, замер у края забора, вытягивая шею в проулок. Сначала разглядел женские спины. Потом приметил и шустрого мальца, безуспешно пытающегося вырваться из цепкой хватки старой ворожеи.

– Цыц! – прикрикнула на мальчишку Шепетуха. – Девка, говоришь, с ним была? А не Лагодой ее, случаем, кличут?

– Ага, – тот ковырнул грязь в луже босой ногой. – Эта, с рваной мордой.

Ворожея ухватила мальца, навострившегося кинуться в проулок, покрепче за ворот.

– Стоять! – рявкнула ему над ухом. – Воин тот не из местной стражи?

– Не-а. Но тоже в доспехе. Да вот только что на лошадь перед собой посадил и увез.

Тощая, как жердь, молодица с дитем на руках зацокала языком, и скривила бескровные губы на вытянутом от удивления лице.

– Чудеса, – она закатила глаза от зависти. – Нашелся же настоящий молодец, которому и такая приглянулась.

– Тебе чего горевать-то? – хихикнула Елица-травница. – Мать, поди, рада-радешенька, что хоть какой мужик на твою красоту нашелся.

– Ко мне сватов засылали! – окрысилась та на старуху. – Да не по одному разу!

– Угу, – подбоченилась травница, вздернув подбородок, и заголосила, гордо оглядываясь по сторонам: – Папаша твой, царствие ему небесное, горшок с серебром приданым на стол выставил. Оно, конечно, сваты в дом потащились со всей округи. Вся погань окрестная ваш порог коленями обстучала да животами вытерла!

Молодка побелела, выпучив глаза, даже слова сказать от возмущения не могла, только ртом хлопала выброшенной на берег рыбой.

– Куда увез? – не отставала от мальца ворожея.

Мальчишка ткнул пальцем в сторону дороги на Замяту, завертелся юлой, пытаясь укусить схватившую его руку. Шепетуха отпрянула и он, не разбирая дороги, сиганул прямо по лужам, ухитряясь еще и язык через плечо показывать. Молодка безуспешно искала глазами камень, чтобы кинуть ему в спину, и визгливо бранилась, вновь обретя голос и отряхивая забрызганный грязью подол.

– Надо же, как оно повернулось, – Шепетуха изумленно почесала длинный нос.

– Что повернулось?

Глуховатая Елица поспешно выпростала из-под платка ухо, чтобы не пропустить хоть слово. Ворожея отмахнулась. Еще разум не потеряла рассказать, что на рассвете на ее крыльце загрохотало сапогами это страшилище из Герсики. Большеголовый Уло молча швырнул на стол жменю серебра, так же молча вскинул свой чудовищный мешок на плечо, приторочил его на круп лошади и убрался вместе с ожидающим его монахом. Она даже размашисто перекрестила их вслед и трижды сплюнула через плечо, искренне уповая, что видела в последний раз.