Клинок трех царств
Шрифт:
– Женки молодые, что моей жене в версту.
– Эти, ньет? – Гость слегка указал на пляшущий круг, не очень понимая, что значит «в версту».
По нему сразу было видно – иноземец, причем не варяг. Варягов кияне сразу отличали, и почти каждый умел кое-как столковаться. Но этот был и одет по-иному – красная рубаха, отделанная тонкой полоской темного узорного шелка, имела хитрую завязку из того же шелка на левом плече, а не застегивалась на круглую застежку под горлом. Рубаха была длиннее обычных – ниже колен, а под ней виднелись шитые шелковые же чулки, каких русы и варяги не носили. Овальное лицо, довольно приятное, светло-карие глаза, прямые темные брови, темно-русые, с проблеском рыжины пышные волосы средней длины. Среди русов гостя выделяло и то, что вместо бороды его щеки и подбородок покрывала рыжевато-русая
Станимир Предславич, видный муж из киевских «моравов» – так звали христиан, научившихся вере не от греков, а от моравов, – будучи года на два старше, носил рыжую, довольно пышную бороду и усы. Темно-русые волосы падали на широкие плечи, бруснично-красный кафтан облегал мощную грудь. С крупными чертами овального лица, Станимир Предславич производил впечатление человека уверенного, основательного и сознающего свое достоинство. И неудивительно для того, чей отец по рождению принадлежал к моравским князьям и был по первому браку зятем самого Олега Вещего.
– Не эти. – Отвечая на вопрос гостя, Станимир покачал головой. – Девки – они сами с собой догуливают. У меня в дому такой невесты нет, старшей нашей только, может, через зиму или две плахту надевать – это жена знает… Ишь, засмотрелся! – хмыкнул он себе под нос. – У вас небось таких игрищ не водится?
– Да. Ньет! – Гость взглянул на него, подняв брови. – У нас водится все совсем такое. – Он слегка обвел рукой полный людей луг. – Зоннвендфойер [16] , деви пляшут, собирают трави и цвети, делают эти… колца. – Он обрисовал руками, не вспомнив слово «венок». – Все это есть. Ровно так. Какая есть красивая дочь королевы! – вырвалось у него. – Лучше всех дев, клянусь Вирго Мариа [17] !
16
Огни солнцестояния (нем.)
17
Дева Мария (лат.)
– Да, княжна выросла хороша, – кивнул Станимир. – Но ты, коли будешь у княгини, еще посмотришь на нее. Дочь при ней живет, не при князе.
– Когда ми пойдем к ней? – Гость повернулся к Станимиру, забыв, что они уже говорили об этом.
– Да как пожелаешь… только все же справиться бы сперва… у знающих людей. – Станимир задумчиво почесал в бороде, не желая обнаруживать собственных опасений. – А то как бы не вышло… возмущения какого.
– Где эти знающие люди? Они есть здесь зейчас – кто-то из них?
– Ну разве… – Станимир огляделся. – О! Пестряныч! – рявкнул он так, что гость возле него вздрогнул. – Пойдем-ка! – позвал он, призывно помахав кому-то рукой, и повел гостя за собой.
Раздвигая толпу, они прошли через луг, и гость вдруг увидел знакомое лицо.
– Торлиб! – Он остановился перед парнем, которого держала за руку молодая девушка. – Торлиб, это ти. Приветствую тебя! Ти помнишь меня? Я – Хродехальм, ми видели себя в Франконовурте, в пфальце Оттона, наш кюниг… два зима прошло. Бэатиссима вирго Мариа! Я есть рад тебе видет!
– Ого… Дэмонио месимврино! [18]
От растерянности Торлейв даже не сразу сообразил поздороваться – когда вспомнил лицо пышноволосого красавца в дорогой красной рубахе на немецкий образец. Похлопал глазами – мерещится? Вот уж кого он не ждал увидеть здесь – на Зеленого Ярилу близ киевской Святой горы. Да и вообще где-нибудь.
– Хро…
– Хельмо! Помнишь, ты звал меня Хельмо, как друг, звать зейчас снова так! Ти есть мой друг опьять, да?
– Сальве! – Нужное слово наконец выскочило из закромов памяти, и Торлейв улыбнулся. – Тэ салюто! [19]
18
Полуденный бес (греч.)
19
Здравствуй,
– Аве! – засмеялся Хельмо и на радостях, видя, что и правда узнан, похлопал Торлейва по плечу. – Бонум весперум! [20]
В те два с лишним месяца, когда русское посольство дожидалось во Франконовурте возвращения короля Оттона, уехавшего на войну, Торлейв и правда часто встречался с Хельмо. Того приставили к русам, поскольку он знал славянский язык – правда, тот, на котором говорили гаволяне. Но собственный язык «восточных франков» имел немало общего с языком руси, и они объяснялись на смеси этих четырех наречий. Торлейв тогда считался при Оттоновом дворе диковинкой – в девятнадцать лет он свободно говорил, читал и писал по-гречески, что могли только редкие, славные своей ученостью служители церкви. Правду сказать, когда сошло в могилу поколение тех мудрецов, писателей и стихотворцев, коими славится двор Карла Великого, даже более близкая франкам и саксам латынь пришла в запустение. Чтобы не скучать, Торлейв, имея охоту к языкам, стал обучаться у придворных диаконов латыни и к концу второго месяца уже мог не только обменяться приветствием, но и поддержать несложный разговор. За две зимы та мудрость повыветрилась – в Киеве никто больше не знал ни слова по-латыни. Кроме епископа Адальберта, ненадолго приезжавшего следующим после того посольства летом.
20
Добрый вечер! (лат.)
– Как с дерева слетел, да? – ухмыльнулся в рыжую бороду Станимир. – Меня самого вчера под вечер вот обрадовали. Приехал с челядином – гостем буду, дескать…
– Почему к тебе?
Торлейв удивился: Адальберт, будучи в Киеве, со Станимиром даже познакомиться не успел.
– Поклоны привез от родственницы нашей… братучады моей, бывшей нашей… от Горяны Олеговны, словом. – Произнося это имя, Станимир понизил голос и наклонился к Торлейву.
– Горяны? – в удивлении прошептал тот, и Станимир утвердительно опустил веки: дескать, да, но кричать не будем.
– Теперь иначе ее там нарекли как-то. Бери-труд, вроде того.
– Сестра Бертруда бишоф [21] Адальберт нарек ее, – подтвердил Хельмо, только у него вышло «зестра».
От сознания важности этих вестей Торлейв слегка переменился в лице. Вдруг вспомнив, куда и с кем шел, обернулся: Правена так и стояла в шаге за его спиной, на ее лице явно отражалась борьба со зреющей обидой. Торлейв поколебался, потом повернулся к ней и взял за обе руки.
– Обожди немного, – шепнул он ей. – На кой ляд встрешник их принес, но надо мне поговорить с ними. Дело важное. Поди пока к девкам.
21
Епископ (нем.)
– Хорошо, – согласилась Правена и отошла.
Даже по походке ее было видно, что обида режет ей сердце. Только встретились, двух шагов сделать не успели…
Но Торлейв уже отвернулся от нее. На уме у него была совсем другая женщина – Горяна Олеговна. Злополучная вторая жена князя Святослава, с которой тот прожил несколько лет, силой отобрав невесту у своего сводного брата Улеба. Брак этот был противен и невесте, и всей родне, да и сам Святослав в нем не находил радости. Эта женитьба разлучила его с Прияславой, его первой женой – единственной, кого он и правда любил, но и выпустить из рук правнучку Олега Вещего и единственную дочь-наследницу прежнего, до Ингвара и Эльги, киевского князя он не решался. Года полтора Горяна томилась в замужестве, а Прияслава – в добровольном изгнании, у себя на родине. Трудность разрешилась благодаря епископу Адальберту. Ни в чем тот не преуспел в Киеве, но Эльга добилась от сына разрешения для Горяны уехать с Адальбертом во Франкию и там поступить в монастырь, которым правила сама королева Матильда, мать Оттона. Адальберт заверил, что монахиня не может выйти замуж и принадлежит одному только богу. К богу христиан Святослав не питал любви, но ему одному и согласился уступить нелюбимую жену.